Онлайн книга «Аллея всех храбрецов»
|
– По вашим словам я – Минос… – Ни Минос, Антимидас. У Мидаса всё превращалось в золото, у вас – наоборот. А, может, вы – Минотавр. Славка, помнишь про Минотавра? – Сам-то помнишь? – Не отвечай вопросом на вопрос. – А чего спрашиваешь? – Не я, Петр Фёдорович. – Вот он и есть тот самый Минотавр. Всё вспоминалось затем отдельными кусками. Пили уже из тяжелых винных бутылок, принесенных с собой из экономии, в которых был коньяк. – У нас получится – повторял Славка, словно заезженная пластинка. – У нас обязательно получится, как у лошадей. У них задние ноги попадают вслед передним. – А почему "сапогов" не пригласили? – У “сапогов” – слишком куцая политика. "Дал-взял". Как у дрессированных зверей, станцевал и сахар тебе в зубы. А у нас получится. Ответственно тебе говорю. “Получится? – думал Мокашов. – Можно постоянно повторять про себя: «Вы меня не знаете. Вы меня ещё узнаете». Да, он и сам не знал, сумеет ли? Испугался наскока Иркина? Но зачем тратить силы на очевидную ерунду? Считать гребанные моменты инерции, стоя на голове. А посчитанные они и не нужны. Не ценится здесь рабский труд. Как и везде. И он не для него. А что ему, собственно, нужно? Чем он удивит этот многополярный мир? Не знают, что у него за пазухой, вопреки всему. Везёт пока и в этом – его залог успеха и впредь ему должно обязательно везти”. – Знаешь, что у нас получится? – сказал он. – У нас с тобой тянитолкай получится. Мокашев только на банкете узнал, что пилотируемые на выходе. “И на полёт скорее всего выберут ткачиху, – сказал Вадим, – придётся её доучивать”. Выходит, рядом, за стенкой крутились другие, разрабатывали, увязывали, звенели кругом тревожные предупреждавшие звонки, а он об этом не знал: о нём не вспомнили, не довели до сведения, не сочли. – А неудачи? – спрашивал он. – Ты это о чём? – говорили ему. – Не было неудач. – Как же, а у американцев… – Иркина спросим: почему не было неудач? Иркин всё объяснит, что знает и чего не знает, объяснит. – Именно, чего не знает. – Полоса, – объяснил Иркин, – пока везло, а может и не повезти. Первые крысы уже почувствовали… – Не крысы, ласточки, – вставил Вадим. – Нет, именно крысы. Они чувствительны и умны. – По-Иркину умные бегут, – закричал Вадим, – тогда действительно жди неудач. – Погодите, – взмолился Иркин, – дайте сказать. – Тост, – зашумели кругом, – тематический. – О чём? – улыбнулся Иркин, – задайте тему? – Ясно о чём, – вставил Славка и Мокашову подмигнул. – О теоретиках. Иркин встал спокойный, уверенный. – От теоретиков, честно скажу, пока маловато толку. В обыденной жизни они чаще всего бельмом на глазу. Но наступает кошмарный момент и лезет нечисть из всех щелей. На душе паскудно становится. Тогда раздается крик: привести… – Вия, – крикнул кто-тo, и все рассмеялись. – … и приводят теоретика. Стоят теоретик: брови насупил, веки до земли. "А поднимите мне веки", и нечисть в рассыпную. Смех раздался и на другом конце стола. – Иркина к нам, – закричали оттуда, – не слышим. Опять возня и новый взрыв смеха. – Теоретиков нужно беречь, – продолжал Иркин, – как зеницу ока. Они вместо мышей подопытных. Поставлен, скажем, вопрос: можно ли выжить в наших кошмарных условиях? Оказалось, нельзя. Бегут теоретики. Так выпьем за теоретиков, наши сигнальные органы чувств. Раздался общий шум. – Крысы бегут, – успел только вставить Вадим, – а не теоретики. В конце вечера Мокашов оказался рядом с Невмывако. Подошел Иркин с рюмкой. – К вам не пробиться, Петр Федорович. – Да, – покивал Невмывако, – сижу в сплошном молодняке. – А был и способ такой – герокомия у древних. Для так называемых подвинутых в годах. Заметьте, – повторил Иркин с удовольствием, – подвинутых. Умели древние слово подобрать. Такой был способ: подвинутого соединяли с молодой девушкой. И он от этого молодел. Но к вам это не относится: вы без преувеличения моложе всех. – Да, – соглашался Невмывако, – старые те, что говорят, мол, раньше лучше было, а молодые – наоборот. Подскочил Славка. – Петр Федорович, сидите и не ведаете. Минуту назад утвердилось ваше отдельское прозвище. – Ну, вот, – остановил его Иркин, – испортил тост. – Я что, – стушевался Славка. – Вадим, – окликнул он проходящего Вадима, – ты знаешь, Петра Федоровича утвердили Минотавром? – А как же, – покивал Вадим, – весьма уважаемый наш Минотавр. – Я что-то о нём не очень и помню, – неуверенно сказал Иркин, – помню пещеру – лабиринт. – Извините, – сказал Вадим, – в университете у нас даже опера была: "Урания и Минотавр". – Нет, ты народу расскажи. – Пожалуйста, – согласился Вадим, и помахал кому-то: сейчас, – по мнению древних… – Довольно, – закричали больше для шума, – нечего на древних валить. – Ну, хорошо. Жил-был на свете царь Минос – женатый, беспартийный, подрабатывал по совместительству в загробном товарищеском суде. А жена его – Пасифея… Продолжай, Мокашов. – Подрабатывала по-иному и совсем в ином месте. – А жена его – Пасифея нигде не работала. Не мне объяснять вам, руководителям, что значит незанятый человек. А боги (тогдашнее руководство) и пошутили, внушили болтающейся Пасифее страсть к быку. – Кто бык? – Это аллегория. – Как его фамилия? – Помолчи. Так вот, изгнанник мастер Дедал изготовил в подсобной макетной мастерской прекрасную деревянную корову, полую внутри. В неё забралась развлекающаяся Пасифея и сошлась с быком. От этой встречи родился человеко-бык Минотавр. Минос же, скрывая позор жены, велел стройсектору выстроить пещеру – лабиринт, где жил Минотавр. Кормили его юношами и девушками. Что вышло из этого, помните? А начиналось невинно – пошутило руководство. Вот, где у нас ваши шуточки. – Слав, отчего Воронихины ушли? – Больны. – Ты что? – У обоих – клаустрофобия… Ей тесно, видите ли, в нашем городке. Ему не хватает Земли. И мучаются несоответствием масштабов. – Я серьезно. Но Славка снова молол чепуху и Мокашову сделалось грустно. Музыка продолжала играть в зале. – Ты что? Оглох? – толкнул его Славка. Мокашов поднял голову. Инга стояла перед ним. Она что-то сказала, кажется, дамский вальс. Он только успел подумать, что плохо танцует вальс, и они закружились, тормозя то и дело, чтобы не врезаться сходу в другие бесшабашные пары. |