Книга Аллея всех храбрецов, страница 35 – Станислав Хабаров

– Кто в редакцию "Прикладной механики?"

Мокашов торопливо встал.

– Я вам выпишу пропуск.

"Очень нежное лицо", – подумал Мокашов, разглядывая вышедшую женщину. Она была в голубом платье, голубой мохеровой кофте с дымчато-голубоватыми волосами. Наклонившись, она выписывала пропуск в розоватой, тонколистой книжице. "Голубая женщина. Кошмар какой-то".

– Ваш пропуск. Держите, – подняла она большие, окаймленные синевой глаза. – В комнату двенадцать.

Повернулась и ушла, вызванивая кафелем пола, словно трудно было подождать минуту, пока усатый вахтер помнёт папиросно тонкий розовый пропуск, недоверчиво посмотрит на пропуск и на него и пропустит, бормоча под нос какие-то слова.

– А почему не автор? – спросила голубая женщина, когда он вошёл и поздоровался.

Мокашов объяснил. Она долго разыскивала статью.

– Ай-яй-яй, – удивилась она. – Отчего она так долго лежала? Придётся поговорить с боссом, редактором, – поправилась она. – Может, он задержал статью.

В комнате рядом было также тесно от столов. У окна сидел крупный лысый мужчина в больших очках и пил из стакана чай.

– Борис Осипович. Это автор. Точнее его двойник.

"Ах, вот откуда «босс»", – подумал Мокашов.

Она положила папку со статьей на единственное место, свободное от бумаг, и отступила в сторону.

Борис Осипович отставил чай, просмотрел содержимое папки, вздохнул, сказал с расстановкой:

– Статью вашу мы, вероятно, напечатаем.

“Еще бы, – подумал Мокашов, – продержали год с лишним”.

– У нас есть замечания. С этого года журнал переводится для заграницы. Так что требования – повышенные. У вас большой объем. Нужно подсократить. Возьмите статью, посмотрите, что выкинуть. А это что у вас за буква? Генриетта Николаевна, а почему мы так задержали?

– Автор был в командировке, – не задумываясь ответила она.

– А это что за буква? Наборщики наберут вам "аш". Что это за штрих? Производная. Так пишите её наискось. А это для чего? Вынесите из-под интеграла.

– Но зависимость от "aш", – пытался с ходу разобраться Мокашов.

– Нет, простите, – жестко сказал редактор. – Не зависит. У интеграла – определенные пределы.

– Да, – вздохнул Мокашов.

– Возьмите статью и поработайте.

– Вот что, – сказала голубая Генриетта, когда они вышли. – Отправляйтесь в читальню и поправьте всё, отмеченное галочкой, постарайтесь сократить.

В читальном зале было тихо и имелись свободные столы. Вид у читающих был сугубо научный. Единственно портила картину рыхлая женщина у окна. Она разбирала кучу бумаг, но вид её был сугубо домохозяйки, копошащейся в ворохе белья.

Мокашов сел за столик, повесил на стул пиджак, разложил по столу листки. Шелестели страницы книг, кто-то сдержанно покашливал. Он начал править, сначала карандашом, затем обводил чернилами.

Статья Маэстро была удивительно хороша. Он не чувствовал её чужой, точно вошел в спектакль, где следующий акт: Мокашов – учёный. Он сидит в строгом зале и думает, чем удивит мир, и всё вокруг необычно строго, даже женщина с видом домохозяйки рядом правит новую умную статью. И дело не в её собственной красоте, а в рассыпанных ворохом гранках. Всё вокруг создавало настроение, даже тишина, казалось, вызывала уважение.

– Бух, бух, трах, – внезапно прогрохотало во дворе, и все обернулись к окнам. Наступила пауза, потом снова бухнуло, а со двора через форточку в тихий научный зал полетел громкий, отчетливый, возмущенный, отчаянный мат, выражавший то ли возмущение приёмщика, то ли бессилие грузчиков.

Редакция еженедельника, куда устроился Пальцев – Светлая Личность – размещалась рядом с Институтом механики. Мокашов поднялся на лифте на шестой этаж и долго ходил взад-вперед по мягкой синтетике редакционного коридора, не спрашивая и никем не останавливаемый. Наконец, он увидел дощечку с надписью "Отдел науки", и толкнул красивую дверь. Ленька сидел развалясь в кресле и говорил по телефону. Он кивнул, показав на кресло: садись. Кивнул так, точно не было этих месяцев, и они расстались вчера, от силы позавчера.

– Старик, – кричал в телефонную трубку Пальцев. – Ну, ты – гигант… Гениально, я как прочёл, не удержался позвонить… Обязательно… Хочу тебе руку пожать… Пока.

– Ну, расскажи, расскажи, – заулыбался он Мокашову. – Какими ветрами? А ты – такой же: молодой, румяный, от девок отбоя нет.

Пальцев и в институте в газеты пописывал, но о своем выборе таился, не говорил.

– С кем ты? – кивнул Мокашов на телефон.

– Что? – поднял брови Пальцев. – А, ты про это? Да, тут один расписался. Что? Не стоит читать. Дерьмо. Ну, расскажи, как у вас в Краснограде? Я рад за тебя. А ты сам доволен? Здорово, что туда попал, – Пальцев спрашивал и отвечал, не дожидаясь ответов. – Но фирма стоящая. А то уж лучше в столице бумагами шелестеть.

– А ты? Как попал в писатели?

– Ты об этом, – улыбался довольно Пальцев. – Дневники Льва Толстого читай. Путь у нас с ним в принципе – общий. Он в литературу после армии, я перед этим окончил вуз. Я ведь внештатно год до этого в отделе писем работал. Вот уж скажу тебе – каторга. Сизифов труд. Звали меня Великим Перлюстратором. Но вот когда появилось место, редактор сказал: "Возьмем этого альбиноса из отдела писем". Теперь верчусь, как белка в колесе, оправдываю доверие.

– Печатают?

– Политика кнута и пряника. Пятьдесят на пятьдесят. Половина в корзину, половина на полосу.

– Не жалеешь?

– Чего жалеть? Вот ты – ученый…

– Какой я ученый? Я – служащий. Какая у нас наука? Верченье в действии пустом.

– А ты что думал: дадут тебе молоток и будешь железо ковать? Прошли те блаженные времена. Теперь и огород засевают с самолёта. Есть у меня прекрасная выписка… Погоди, найду…

– Потом найдешь.

– Погоди, чудесные слова Герцена… Слушай, прекрасные слова: “Ученые – это чиновники, служащие идее; это бюрократия науки, её писцы, столоначальники, регистраторы". Хорошо, а? Как теперь в науке: в ряды равняйся и строем ходи. А я вот не могу строем. Я – индивидуум. А кто по-твоему в истории останется: Главный конструктор или Первый космонавт?

К Пальцеву нужно было заново привыкать.

– За границу оформляюсь. Куда? Держись за стол, старина. В Японию. Работа у вас тяжелая?

– У нас ребята – отличные, – сказал с удовольствием Мокашов. – Один – Маэстро – забавный. Дразнят святым Георгием.

– Скажите, пожалуйста, – округлял брови Пальцев. – Я как раз этим занимаюсь. Знаешь, Святой Георгий – вполне реальное лицо. Военачальником был при Диоклетиане. Его сначала убили, а после святым сделали. Вообще религией стоит заняться всерьез. У нас её односторонне освещали, с негативной стороны. А что ругать, коли машина сломана.