Онлайн книга «Аллея всех храбрецов»
|
– Я его не визировал. – Стало быть, Петр Федорович подмахнул. Викторов повернулся к тумбочке в углу, нажал кнопку звонка. Открылась дверь и выглянула секретарша. – Соедините меня с Иркиным. – Хорошо, Борис Викторович. – Это Викторов говорит. Оказывается, мы записаны в испытания "Узора". Помните? От нас выделен кто-нибудь?… Нет. От нас требуется учёный еврей на всякий случай… Теоретики не подойдут. Они же, наверняка, не знают, что железо ржавеет. Оставят, скажем, прибор под дождем. Нужен инженер с организаторским уклоном. Хорошо… Иркин выделит человека. Свяжитесь с ним. – Хорошо, Борис Викторович. – Подписали, Борис Викторович, – поднялся высокий, – заявление мое? – Так куда вы собрались? – В комитет. – Наш? – Да. – Значит, бумажной крысой станете? – Это, как говорится, Борис Викторович, кесарю кесарево, а богу божье. – Ну, что же, – встал из-за стола Викторов, отошел к окну и продолжал, глядя на просвечивающее сквозь сосны шоссе. – Удержать вас нечем. Из комсомола вы выбыли, в партию не вступили. Жилплощади не получали. Скучать не будете? – Работа везде работа. – Ну, хорошо, передавайте дела. Заявление ваше, считайте, я подписал. Зазвонил телефон, заполняя неловкую паузу. Затем серые холодные глаза Викторова остановились на Мокашове. Он встал и молча положил переводку на стол. И снова дверь отворилась, и явился Вадим Палыч. "Попроще нужно, – решил для себя Мокашов, – какой он Палыч? Просто Вадим". Вместе с Вадимом вошел мужчина постарше. Он появился, небрежно рассматривая бумаги на ходу. Видимо, вход в кабинет для него в отличие от остальных был свободным. Увидев Мокашова, он остановился и вопросительно посмотрел на него. – Иркина, вот, привел, – пояснил Вадим, – воздействуйте. – В сборочном цирк, – начал Иркин безо всякого предисловия. – Кронштейны ДУСов не маркированы. Вопрос не наш, к конструкторам. Мы не причём. Не дошло ещё до вас, Борис Викторович? Это я, так сказать, – голос снизу, сейчас и сверху дойдёт. – Отпустите меня, – взмолился Вадим. Но они не обратили на него внимания. – Вопрос конструкторский, но поднимется крик: отчего не интересуетесь? Иркин разгуливал по кабинету, косолапил, сутулился. Выглядел он настоящим медведем, но улыбался по – лисьи, с хитрецой. – "Узор", – говорил он уверенно, – выдуман целиком и полностью. Он для теоретиков. Я за стирание граней между умственным и физическим трудом. А у прибористов катастрофически не хватает людей. – Вам нужны молодые специалисты? – перебил его Викторов. – Вы же знаете, Борис Викторович, – ответил Иркин мягко и тихо. – А вам, Вадим Палыч? – Молодые, – откликнулся Вадим, – ещё не значит, что специалисты. Все посмотрели на Мокашова. – Первый вопрос анкеты, – сказал Вадим, – в шахматы играете? – Играю, – осторожно ответил Мокашов. – Тогда, простите, – развел руками Вадим, – это по определению наш человек. – Откуда вы к нам? – поинтересовался Викторов. Мокашов объяснил, пожалуй, чуточку подробней, чем следовало. Тогда Викторов взялся за голову, покрутил ею, не отнимая рук, сказал в неповторимой викторовской манере: – И кого только у нас нет. Знакомство Мокашова с отделом завершилось в несколько минут. – Теоретики, – толкал Вадим очередную дверь, – считают себя чрезвычайно умными людьми, хотя и совершенно напрасно… А здесь прибористы, иначе практики. У них в мозгу поменьше извилин, зато в руках постоянный рабочий зуд. Им просто не терпится воплотить то, что рождается в светлых теоретических головах. Вдоль стен комнаты тянулись грубые лабораторные столы. На них громоздились осциллографы, криостаты, тестеры; распластывались коричневые панели в разноцветных сопротивлениях с серебряными паутинками схем. – Воплотить не то слово, – отозвался один из прибористов, паявший в углу. Остальные работали, не поднимая голов. Приборист был весь перебинтован: руки и голова. Края бинтов были прилеплены пластырем. – Не воплотить, только убедиться, что всё, предложенное теоретиками – чушь и бред и предложить то, что и имеет место быть. – С соображаловкой у них не очень, – вздохнул Вадим, – именно, имеет место быть. Однако начальство их любит. Этому даже ошибочно орден выдали. – Вижу, не даёт тебе покоя мой орден, – сказал приборист, – могу походатайствовать, чтоб и тебе разрешили его носить. По праздникам. – Давай, – рассмеялся Вадим, – ходят слухи, что ты "гибрид" в скутер переделываешь. Речевое управление… – А как же. Управляется, когда материшь. До вас квитанции не доходят, когда я вас матерю. Точности посчитали? – Ты же знаешь, – замялся Вадим, – "Сапоги"… – Не знаю и знать я не хочу, – отрезал приборист, – смотри, ведущего наведу. Они прошлись по немногим отдельским комнатам. – Тесно у нас, – вздыхал Вадим, – расширяемся при постоянном объёме. С территорией Мокашов знакомился у окна. "Это наше, – говорил Вадим словами Ноздрёва, – а там за трубой… тоже наше. КИС, видишь серое здание, у нас там стенд. Дальше крыша зеленая, перед столярным… и там наш стенд в бывшем гараже". – Зачем столярный? – удивлялся Мокашов. – А ящики, тара, как правило, нестандартная и всегда под рукой. Куда тебя посадить? Хорошо бы к "сапогам". Место для сектора сберечь. Постой-ка, я мигом. И Мокашов остался один. Светло было только здесь, у окна, а коридор сгущался темнотой. В нем возникали неясные тени. Чаще других на границу света и тени выходил пожилой мужчина с расплывшимся бабьим лицом. Он был целиком в зеленом: френче и брюках, и каждый раз вглядывался в Мокашова. "Игуана, – отметил про себя Мокашов, – большая, бесформенная и бегает на задних ногах. Но за проворство приходится расплачиваться, и она останавливается, принимая нелепый и важный вид". Вадим задерживался. "Игуана, – думал Мокашов, – старая, морщинистая и щеки обвисли, на манер кулис. Будто его сначала надули, а затем чуточку спустили, оттого и подобный вид». – Пошли, – появился Вадим, – уплотняем "сапогов". И они двинулись в коридорную тьму. – Вадим Палыч, – плаксиво раздалось за спиной, – я вас повсюду ищу. Они обернулись. За ними стоял все тот же мужчина с бабьим лицом. – Знакомьтесь, Петр Федорович. Это наш новый сотрудник – Мокашов. Не знаю, правда, отчего мне приходится знакомить вас? |