Онлайн книга «Аллея всех храбрецов»
|
Она говорила и морщилась, будто вынуждена была говорить, а Пальцев поддакивал. – Понятно, – говорил он, – малыми силами. Это как, если мужикам жаль тратиться и они в скверике у ресторана ждут… Ждут, когда из ресторана появятся подвыпившие девушки, тёпленькие, и их можно брать голыми руками. Затрат никаких. Так? – Похоже, – кивала она. Пальцев пристально поглядывал и прикидывал: “Лишь бы она посложнее амёбы была. Будет что вспомнить потом”. – Деньги пришли из Реутова, – излагала она, словно они с соседней кафедры. – Определились с тематикой. А наш кафедральный мамонт неожиданно заявил, что решил заниматься красотой. Волнует, видите ли, его распознавание образов. Про семинар слышали? – Так, кое-что. – А как вас занесло в эти влажные места? – Тоже в поисках красоты, – кивнул Мокашов. – Сева ищет машинный образ, а у Пальцева просто маниакальная идея – переписать все выдающиеся произведения. – Как? – Очень просто. “Анну Каренину” на одном листе. Укоротить осовременить всё достойное. Ведь современным читателям некогда читать. Изложи, Палец. Теперь о дальнейшем можно и не беспокоиться. Пальцев – современный акын. – … Незаходящая звезда отечественного хоккея Алексей Вронский, Лёха среди своих, – озвучивал Пальцев, точно это был его ковёрный номер, – сама святая простота и одновременно аристократ в мире спорта влюбляется в жену ответработника МИДа Анну Каренину. Анна ответно полюбила его. На одном из матчей в присутствии тысяч зрителей против него применяют грязный силовой прием, и Анна выдает своё чувство, а затем насовсем уходит к Вронскому. Её муж, тщеславный эгоист чиновник-силовик Каренин не даёт развода и в тоже время закрывает Вронскому выездную визу, отчего страдает в первую очередь отечественный хоккей, а вместе с ним, разумеется, и Анна с Вронским. Последний пьет. Одновременно работник подмосковного совхоза Константин Левин – удивительно физически здоровый человек – сватает студентку литинститута, временно работавшую на подшефных совхозных полях Кити Щербацкую. Кити некоторое время надеется на Вронского, но тот морально загнивает и подводит её. Тогда она уезжает в Зверосовхоз в Подмосковьи и ищет утешения в труде на полях. Время от времени, наезжая в Москву, она унижает Анну стойким моральным духом, румянцем, разговорами на спортивную тему с Алёшей (Кити – чемпион совхоза по ядру) и твердым, постоянно возрастающим достатком. Унижение невыносимо, и Анна увлекается поп музыкой, постимпрессионизмом, что равносильно её моральной и физической смерти. Как? – выдохнул Пальцев. Все зааплодировали. Пришел Теплицкий. Он везде чувствовал себя в своей тарелке. – Ваши шансы заметно повысились, – произнес он, указывая глазами. – Он как? – спросила Генриетта. – Спит или прикидывается. – Я предупреждала… – Что же, – пожал плечами Теплицкий, – впереди ночь и утро, а с ними и остальное. Ему налили вина. – За вами тост. – Тост? Это не просто, – глаза Теплицкого излучали иронию. – Одному известному полководцу, мысли дельные приходили только на коне. – Коня, – воскликнул Пальцев, и все рассмеялись. Теплицкий улыбался, тараща глаза. "Сова, – пришло в голову Мокашову. – Определенная, сова. Нос крючком и глаза совиные". Часть ламп уже была погашена, когда им принесли грибы. Их принесли к столу в огромной сковородке, возбуждая всеобщее внимание. Разговор за столом давно сделался общим. – Откуда грибы? – Грибов полно, но удивительное дело – бежишь всё дальше, каждый раз полагая, что там, дальше – основное обилие грибов. Вы любите лес? – Не люблю, – сказала Генриетта. – Я его боюсь. Хожу по нему, как по лабиринту. – В поисках любви, – успел вставить Пальцев. – Нет, нет, – возразила Генриетта, – утверждаю, что совсем не существует любви. Любовь – чушь, выдумка, признак иного. Еще в институте я экспериментировала, повторяла сокурснику: "Какой ты хороший". И через неделю он был без памяти в меня влюблён. – Эксперименты над людьми запрещены. – И вы говорите про любовь. Любовь – выдумка, брокенский призрак. Никто ей не дал ей определения. Я совершенно в неё не верю. Главное материнство. Материнство разных форм. – Всё дело в методике, – утверждал своё Теплицкий. – Мы разрешаем любой вопрос. – Любой? – Любой. Методом мозгового штурма. – Например, любовь. – Пожалуйста. Приступим. Каждый может высказаться. Сначала высказывают полный бред. Потом… – Неполный… – Нет, просто истину последовательными приближениями. Попробуем? – Сева, давай. Сева уже заметно опьянел. – Кто это? – шепотом спросила Генриетта. – Философ, философствует обо всем. Представляете, маленький городок и местный философ. Мысли глобальные, а рядом поросёнок визжит, дрова не пилены. Генриетта прищурилась. – Наш он, – счёл нужным вмешаться Мокашов, – и машину знает назубок. – Какую? Мазду? – Обижаете, бортовую, вычислительную. “Может, Севку пристроить. Севка пока нигде. Из Краснограда он выпал. А Генриетту что-то иное занимает, ей не по себе. Не нравится что-то ей, и жилочка на шее вздрагивает. Хотя в чём только душа держится? А Теплицкий посматривает на официантку и Сева руками машет, как дирижер”. – Любовь пользуется исключительностью. Она под охраной государства, как вымирающий туранский тигр… – Ему не следует больше пить, – шепнула Генриетта. – Смотрите, лицо и руки пятнами пошли. – Сейчас его уведём. – … Любовь нельзя судить по законам общества… – А как? – подзадоривал Севу Пальцев. – Словно ты на необитаемом острове. – Интересно, – сказал Теплицкий, хотя по лицу его было видно, что думает он наоборот. – Ну, что же выпьем за любовь и не осудим. – Вот…от любви… – сбился Сева. – … только страдания… – Так запретим пропаганду любви, как пропаганду войны. Садись, – сказал Пальцев, обнимая Севу за талию. Сева обиделся. – Вы, – попросил следующим Теплицкого Пальцев. – Любовь, как Фивы, имеет сто ворот. – А вы, Генриетта Николаевна? – Любви, утверждаю, нет, как правило, – ответила она. – Не понял. – Любовь – редкое чувство. Обычно так говорят о желании. Люблю, а это не точно. Нужно сказать: хочу… – И наконец, – Пальцев смотрел на Мокашова. |