Онлайн книга «Аллея всех храбрецов»
|
– Как учили. Любовь всем позволила выжить. – Что ещё? – Исходным предкам помогло выжить некое свойство – любовь, жертвенность. Затем по правилам естественного отбора произошло культивирование любви. Она у животных – редкость, а у людей сплошь и рядом. – Типичный образец самообмана, – сказал Теплицкий. Он непрерывно пил и не пьянел, и резонерство, может, и было опьянением для него. – А у меня – энергетический подход, – фонтанировал Пальцев. – В ком сколько энергии? В одном и на одну жалкую любовь не хватает, и он поборник единственной. В другом … – Любовь вообще-то – заразная штука. – Я утверждаю: нет любви. – Ну. мы пошли, – объявила наконец Генриетта, – спасибо за компанию. Прелестно провели вечерок. – Вы… – неожиданно закричал Сева. – вы – ненастоящая женщина. Они ушли. Пальцев повёл Севу, и Мокашов остался один. За соседним столиком ужинала пожилая пара, отпуск которой, видно, подходил к концу, и которая, видимо, извелась в номере пансионата, потому что – дожди. Лицо женщины излучало благодарное желание поговорить. – Сосед ваш – очень интересный человек, – улыбаясь сказала она. – Много говорит, – ответил Мокашов. – А разве это плохо? Соберите десяток его ровесников, спросите их.. – Ничего. Со временем пройдет, – не в такт ответил Мокашов. Ему стало тоскливо. “Сидим, вот, рассуждаем о любви, а что она, действительно? Скорее допинг? Она меняет масштабы счастья и горя. И, может, правильно запретить любовь”. Он вновь привычно подумал об Инге, и внутри него защемило. Тогда он снова выпил. Вино обычно двояко действовало на него. Так, словно для него имелось два особенных канала – куда попадёт? Порой ему становилось весело, а иногда глухо и тупо, и нервы были не тонкими струнами, а просто веревками, которые нужно хватать и трясти. Грузнотелая официантка, которая поила его ликёром в первый день, убирала столы. Он представил, как погасят огни, лишь на веранде оставят гореть цветные фонарики, и она отправится домой. Темнота была за окном. Пустое пространство, потом река, деревня, вымершая в этот час. Пустые улицы, только собаки и непрекращающийся шум реки. В зале произошло движение: появилась мотоциклетная компания и уселась за соседним столом. – Нет ничего, – объясняла официантка и пошла из зала, и парни в крагах отправились следом за ней. "Зачем я приехал, – подумал Мокашов, – слушать общие разговоры, ничего не понимая? И что есть жизнь? Бесконечная дорога у каждого вдоль своей реки и в конце тупик". Он почувствовал, что на него смотрят, повернул голову и увидел черноглазую девушку удивительной красоты. Было в ней что-то знакомое или казалось, что было. То ли было, то ли возможностью предчувствия. На ней была короткая кожаная юбка. “Не всякая решится такую надеть, – подумал он. – Черноглазая. Гурия. По-Авицене лекарство от любви”. Есть что-то печальное и завораживающее в красоте. Но отчего она так знакома? – Что это у вас? – спросила она с улыбкой. – Пахнет удивительно. – Помогите уничтожить. Это – грибы. Едим их весь вечер и никак не справимся. – Не ядовитые? – Я ел и жив, как видите, Она смотрела на него. Глаза её были лучистыми. И он подумал, что со временем пронзительные будут глаза. – Вы умрете медленной смертью. – Подождите до утра. Если я не появлюсь к завтраку, можете смело выбрасывать. – Тогда я умру, – сказала она, – от голода. – Вы кто? – А вы? – Мы – бродячие философы. Философствуем на темы любви: мол, любовь к еде – обжорство, а к вину – алкоголизм. А вы? – Угадайте. – Специалист по греческой истории. – С чего вы взяли? Я тоже специализируюсь на любви. “Улыбка. Передние зубы чуть-чуть раздвинуты. Но это её не портило”. – По любви и греческой истории? – Не выдумывайте. Только по любви. Любовь – разновидность сумасшествия… Вы грек? – Я нет, а вы? – Наталья. – Борис. – Я так и думала. – Вы обо мне думали? – А вы хотите этого? – Не знаю… – Вот, не знаете. – Просто не знаю, как по-гречески сказать: да. – По-моему, нужно кивнуть. Мне кажется, именно это может означать “да” по-гречески. – Выпив вина, человек становится естественней. – Естественней? Выпив вина, человек становится свиньей. – Значит он и есть свинья. Мокашов с Пальцевым ступили уже на мостик над водопадом, и больше нельзя было, бесполезно говорить. Но вот через шум воды стало слышно музыку, и появились сказочно освещенные красивые домики пансионата. – Севка как? – спросил Мокашов. – В самом прекрасном виде: нафилософствовался и спит. – А рыжая? – Он ей говорит: вы ненастоящая женщина. Она улыбается: я даже не женщина, я – функция. А я соображаю, как её проводить? Предложить погулять или кофе выпить в номере? А возле корпуса её мужа встретили. Маленький такой крючок. Досадно, нет сил. Хотя с другой стороны, представь ситуацию: пьем чай у неё и прочее и вваливается муж… Мотоциклетных девиц не заметил? Одна необыкновенно хороша, хотя, думаю, пробы негде ставить. – Преувеличиваешь. – Их, думаю, разговорами только смешить. Что соловья баснями кормить. А они ловко устроились. У них двойные номера. Сочетания – два из четырех. – Завидуешь? – Чёрная – хороша. Глаза горят. Настоящая женщина и настоящей её здесь нет. – Вижу, точно завидуешь. На асфальте, перед крыльцом первого корпуса стояла толпа. На крыльце разместились музыканты в белых пиджаках. – Что это? – Самодеятельность из Ворохты. Опять не дадут спать. Они задержались у крыльца, слушая. Спустилась томительная ночь, и казалось кощунством теперь отправиться спать. Пальцев толкнул Мокашова: смотри. В нескольких шагах от них стояла черная девушка. – Подойдём? – шепнул Пальцев, но она подошла к ним сама. – Борис, проводите меня, – мотнула она головой, – забыла в ресторане кольцо. Она взяла Мокашова под руку. – Идём… А ты, деточка, постой, – объявила она Пальцеву. “Зачем я ей? – подумал Мокашов. – Интригу с собственными мужиками заварить?” Они прошли безлюдной аллеей и спустились к мосту, и тут он даже не услышал, понял: погоди. Она прильнула к нему. Он чувствовал её всю. Губы искали его губ. От сладкого поцелуя закружилась голова, но он отчётливо чувствовал опасность и ни к чему ему вся эта самодеятельность. |