Онлайн книга «На солнце и в тени»
|
– Корнелл, меня тревожит, когда вы говорите, как Сфинкс. – Хочешь, чтобы я говорил, как Сфинкс? – Нет, я не хочу, чтобы вы говорили, как Сфинкс. – Я поговорю, как Сфинкс. – Он сложил салфетку и провел большими руками по гладкому прилавку, отполированному, как столешница стойки бара. Потом посмотрел на часы. Он был расстроен. – Что? – Пальто. – Пальто, – повтори Гарри. – Сегодня утром, едва мы приступили к работе, явились два типа. – Два пальто? – Двое мужчин в пальто. – На дворе июнь. Зачем кому-то ходить в пальто? – Вот ты и скажи. – Я не знаю. Перед ними поставили их заказы. – Зачем кому-то надевать пальто летом? Влюбленный Гарри был так счастлив, что не мог взять в толк тревоги Корнелла. – Может, им холодно. – При восьмидесяти-то градусах? [33] – Может, они только что переболели, перенесли какую-то серьезную психическую травму или, допустим, живут на Гавайях, так что здесь им сравнительно холодно. Эскимос, окажись он здесь хоть зимой, мог бы обойтись гавайской рубашкой. – Ничего более глупого от тебя не слыхивал. – Тогда сами скажите. Корнелл отхлебнул кока-колы из стакана с надписью «Кока-Кола». – Чтобы скрыть оружие. Пистолеты. Бейсбольные биты. Не знаю. – Вот оно что. – Да, вот так. – Чего они хотели? – Ты когда-нибудь задумывался, на что мы тратим пятьсот долларов в неделю наличными? – Мы за многое платим наличными. – Может, сотню в неделю, не больше. – Какие-то выплаты? За что? За вывоз мусора? Полицейским? Инспекторам? – Только на Рождество или когда инспекторы начинают нас трясти. В основном они пасутся на новом строительстве. – Крышевание? Как давно это тянется? – Примерно с двадцать третьего или двадцать четвертого. – Отец платил? – Да. – Какое расточительство. – Четыре сотни в неделю Микки Готлибу. – Знаю это имя. Я думал, они с отцом друзья. – Гарри, с такими друзьями и дифтерия не нужна. – Почему он ничего мне не рассказывал? – Не хотел, что ты участвовал в таких вещах. – А какие еще есть тайны? – Откуда я знаю? – сказал Корнелл. – Это какие-то новые типы. Я платил сборщикам Готлиба, вот и все. Их я знал. Привык к ним. Хотите – верьте, хотите – нет, но те были нормальными. А вот нынешние готовы пощелкать кнутом. – Что они сказали? – Они не стали со мной говорить. – Почему? – Да ладно, Гарри! – Вы сказали им, что вы владелец? – Сказал. – А они? – Рассмеялись. Я мог бы показать им документы, но они все равно бы смеялись. Они вернутся, хотят увидеть белого. – Какой в этом толк? – Кто знает, чего они хотят? Война окончилась, все ожидают роста инфляции. Что-то должно измениться. – Как обходился с ними мой отец? – Твой отец был крутым. – Ну да. – Лучшего переговорщика я не видывал. – Что он делал? – Платил им, сколько они запрашивали. – Они ведь не природная стихия, – сказал Гарри. Корнелл вытянул шею, чтобы посмотреть на часы у дальнего конца прилавка. С запрокинутой вот так головой он слегка походил на черепаху. – Беда в том, что они могут взять что угодно. Им наплевать. И заявились-то как раз не вовремя. Справишься ты с этим? Боишься? – Немного. Что странно, всего неделю или десять дней назад я бы не испугался. – Это из-за девушки? – Да. Чары молодой женщины естественны, нескончаемы и не требуют усилий. Легкие и изобильные, они преодолевают пропасть безмолвия и наполняют память, пока та не озарится ими, как в сновидении. Из-за Кэтрин Гарри почти не мог думать о визитерах, которых ожидал. Помимо пустых пальто, движущихся, как куклы на палочках, их образ оставался в его сознании размытым, но даже если бы он представлял их себе совершенно точно и в полной мере осознавал исходящую от них угрозу, это не затмило бы его постоянного воспоминания о ней, такого полнокровного, словно она была рядом. Он мог лишиться равновесия на лестнице, а то и руки в каком-нибудь станке. Он ходил так, словно был слегка опьянен то ли вином, то ли каким-то наркотиком, всецело занятый мыслями о ней, в которых различал и воспроизводил короткие отрезки движения, звука, речи и запаха. Он не знал, сколько минут провел стоя на стремянке на колесиках, на последней ступеньке которой были уложены коробки, в мельчайших подробностях вспоминая два поцелуя, каждое сказанное ею слово и то, как она их произносила, каждое ее движение, ее лицо, одежду, духи и браслет на запястье. Этот браслет представлял собой полоску витого золота, к которой крепились три крошечные золотые печатки. Одна была вырезана в виде льва, другая – какой-то птицы, а третья – человечка, и каждая служила основой для плоского камня – рубина, сапфира и изумруда – для отпечатывания в воске. Работа была такой тонкой, что он, даже не думая, что она сможет на это ответить, на всякий случай спросил у нее, кому принадлежали эти печатки раньше. «Красная – герцогу де Ларошфуко, – сказала она, – зеленая – королеве Анне, а голубая – кому-то из Медичи, забыла, кому именно. Их происхождение не вполне достоверно. Они у меня давно, с тех пор, когда я была маленькой». – Она ничуть не изумлялась обладанию такими вещами. «Знаете, – спросил он, – как они выглядят у вас на запястье, рядом с вашей кистью, оттеняемые вами?» Она взглядом дала ему понять, что никогда об этом не думала. «Не имеет значения, кому они принадлежали раньше», – сказал он. «Я немного боюсь потерять их, – сказала она, – но к этой блузке мне нужно было взять что-нибудь мощное, для равновесия». Разбуженный выбросом адреналина, он удержался за миг до падения со стремянки, но если бы и упал, то наверняка не почувствовал бы боли. Гарри оставался погруженным в воспоминания о Кэтрин, даже когда на складе появился Корнелл, который сказал: – Они здесь, в офисе. Прошли прямо мимо тебя. Я отправил Розу в канцелярский магазин. Теперь он столкнулся с противонаправленной силой. У обоих были огромные лица, которые заставляли думать о расплющенных верхушках колышков для установки палаток и о мясной лавке, где с крюков свисают огромные куски красного мяса, растянутые собственным весом. Эти люди выглядели так, словно изголодались по насилию, в котором им по своей жестокости отказывал мир. Они были огромны чуть ли не как слоны, двигались как волки, а маленькие их глазки вполне подошли бы крысам. |