Онлайн книга «Лавка дурных снов»
|
Не брезгуя тем, что хлебну твоей кровушки вволю. Давай, шевелись-наливай. И вот мы дорогу нашли, и даже сам Мэннинг тут крякнул — Да уж, дорога. По ней и слоны ведь прошли бы, Как если б не охотники за бивнями, что всё Тут прошерстили подчистую – джунгли и равнины — Еще в те времена, когда бензин был по пять центов за четыре литра. Дорога уводила нас вперед, и двинулись тут мы По плитам каменным огромным, тем, что вышли Из тела матери-Земли мильоны лет назад. Скакали мы по ним, как лягушата по Нагретой солнышком земле. Наш Ревуа Еще горел от лихорадки, ну а я – летел! Летел, как пух от одуванчика по ветру, понимаешь? Я видел все. Так четко и так ярко, Ведь я тогда был молод, а теперь обрюзг. Да знаю, знаю, как ты смотришь на меня, и понимаю. Вот только нос не вороти, ведь по другую сторону стола Ты видишь самого себя, только намного старше. Забрались мы повыше птиц, и наступил конец: Там каменный язык врезался прямо в небо. Тут Мэннинг бросился бежать, а мы уж вслед за ним. Ревуа наш – и тот не отставал, хоть и сильно болен был. (Хворать ему осталось так недолго, ха-ха-ха!) Посмотрели мы вниз, и увидели нечто. Мэннинг вмиг раскраснелся, ну а как же еще? Жадность – тоже болезнь, что сжигает нутро. Цапнул он тут меня за лохмотья рубахи И спросил: «Может, это всего лишь мой сон?» Я сказал, что видал ровно то, что и он. Он хотел Ревуа расспросить, но француз Даже рта не успел раскрыть, как грянул вдруг гром, Но не сверху, а снизу, из джунглей, что мы миновали, Да так, что как будто гроза кувыркнулась вверх дном. Или словно болезнь, что нас всех охватила, Перешла и на землю и теперь ее пучит. Тут я Мэннингу задал вопрос, что он слышал, Только тот промолчал, зачарованно пялясь в расселину Глубиной метров триста, где в самом низу Храм стоял, весь из белых клыков и из бивней, Как гробница, беленная вечностью, в окруженьи Торчавших повсюду зубцов, словно адский котел Прокипел там до самого-самого дна. Мы думали – увидим там останки тел, Насаженных на древние зубцы сияющего храма. Но не было их там, а гром все приближался, Катясь к нам от земли, а не c высот небесных. У нас под сапогами вдруг камни задрожали — То шли они из джунглей, где навек остались: Ростой с гармоникой и Дорранс-подпевала, И антрополог с задницей широкой, и остальные двадцать шесть. Они пришли, худые призраки, стряхнувши с ног останки джунглей. Вслед накатились грозною волной слоны, Панически спасаясь из колыбели времени зеленой. А над ними возвышались (ты не поверишь) Мамонты из тех веков, когда людей в помине еще не было, С закрученными, словно штопор, бивнями, С глазами красными, как бич печали. Вокруг их исполинских ног лианы обвивались, А вот один там шел с цветком, прилипшим к толстой шкуре, Ну, прям, как с бутоньеркой! Тут Ревуа наш завизжал, закрыв лицо руками, А Мэннинг говорит: «Не видел ничего», Как будто объяснялся он с патрульным, Когда его в свидетели призвали. Я потащил их в сторону, и все мы рухнули В проемок каменный на краешке дороги. Оттуда мы смотрели, как они всё шли сплошным потоком. От вида этого хотелось и ослепнуть, и глядеть во все глаза. Вот так они и двигались, без остановки, ну а те, Что сзади, напирали на передние ряды. И мерно, трубным гласом возвещая о погибели своей, Они в бездонную валились пропасть. Час шел за часом, а бесконечный смертный марш все продолжался, И трубы из оркестра гибели смолкали где-то далеко внизу. От пыли и от вони их дерьма мы чуть не задохнулись, И под конец наш Ревуа с катушек съехал. Вскочил, чтобы рвануться то ли прочь, то ли же вслед за ними. Куда – я так и не врубился, но кончился он вместе с остальными. Он описал дугу башкой вперед, мелькнули в небе сапоги, А гвозди на подковах нам будто подмигнули. Одна рука взмахнула. А другую… оторвала от тела Гигантская и плоская нога, увлекши в пропасть за собой, Но пальцы продолжали шевелиться, как будто бы прощаясь с нами: «Пока-пока! Счастливо вам, ребята!» Так-то вот, сынок! Нагнулся я вниз посмотреть вслед ему И то, что увидел, – вовек не забуду. Как он разлетелся на мелкие брызги. Они Кружились, как будто игрушки-вертушки, потом Розоветь стали и унеслись с ветерком, Вонявшим гнилыми гвоздиками. А кости его Так всё там и лежат. А где же мой стакан? Но – слушай сюда, идиот! – там кости остались лишь только его. Врубаешься, нет? Повторю: лишь его одного. И после того, как последний гигант миновал нас, Внизу оставался лишь храм из костей, каким был До всего, с единственным красным пятном от останков француза. Ведь спешно бежали призраки и воспоминания, А кто возразит, что у них есть отличия? Тут Мэннинг поднялся, дрожа, и сказал, Что деньжат мы срубили (как будто в карманах его сквозняк бушевал). А я вот спросил: «Как быть с тем, что ты видел? Ты и других поведешь посмотреть на такие святыни? Гляди, не успеешь и глазом моргнуть, как сам папа римский Зальет эту пропасть святою водой до краев!» Но тот покачал головой, широко улыбнулся и поднял вверх руки. На них – ни единой пылинки, хотя лишь минуту назад |