Книга По ту сторону рифта, страница 25 – Питер Уоттс

– Меня зовут Майлз Томас. Я работаю психологом в ССПЭ. Жасмин Фицджеральд – моя пациентка… точнее, была ею.

Телефон в его руке безмолвствует.

– Работая над своим заключением, я просмотрел материалы дела, и кое-что в ваших выводах привлекло…

– Выводы предварительные, – перебивает Дежарден. – Полный отчет будет готов… э-э-э, в ближайшее время.

– Да, я это понимаю, доктор. Однако я полагал, что МакЛеллана, скажем так, смертельно ранили.

– Выпотрошили как рыбу, – поправляет Дежарден.

– Верно. Но в вашем о… вашем предварительном отчете указано, что причина смерти «не установлена».

– Потому что причины смерти я установить не смог.

– Понятно. Признаться, я затрудняюсь представить, в чем еще тут могло бы быть дело. Вы не обнаружили в теле никаких токсичных веществ, кроме следов химиотерапии. И никаких других травм, не считая этих фистул и тератом…

Телефон рявкает отрывистым, неприятным смешком.

– Да вы хоть знаете, что такое тератома? – спрашивает Дежарден.

– Я решил, что это было как-то связано с раком МакЛеллана.

– А слыхали когда-нибудь термин «одонтогенная тератокиста»?

– Нет.

– Надеюсь, вы еще не обедали, – говорит Дежарден. – В целомической полости изредка возникают разрастающиеся скопления клеток. Активируются бездействующие гены – причины тут могут быть разные, но суть в том, что порой в организме человека начинают формироваться сгустки живой ткани, в которых образуются зубы, волосы и кости. Иногда они вымахивают размером с грейпфрут.

– Боже мой. Так у МакЛеллана была такая штука?

– Я так и подумал. Сперва. Оказалось, это часть его почки. Только в ней вырос глаз. А в брюшной полости почти у всех лимфоузлов протоки были забиты волосами и чем-то вроде ногтей. Во всяком случае, чем-то ороговевшим.

– Ужас какой, – шепчет Томас.

– Ясен хрен. Не говоря уже о дырах в диафрагме или том факте, что половина петель тонкого кишечника слиплась между собой.

– Но я думал, у него была лейкемия.

– Была. Но убила его не она.

– То есть вы хотите сказать, что эти тератомы могли сыграть какую-то роль в смерти МакЛеллана?

– Не вижу, с чего бы это, – отвечает Дежарден.

– Но…

– Слушайте, наверное, я неясно выразился. В том, что Стюарт МакЛеллан умер под ножом своей супруги, я сомневаюсь по единственной причине: любая из найденных аномалий убила бы его практически мгновенно.

– Но ведь такого не может быть! Ну и что на это сказали следователи?

– Откровенно говоря, у меня есть подозрение, что они моего отчета не читали, – ворчит Дежарден. – Как и вы, похоже, – иначе позвонили бы мне раньше.

– Собственно, к моей работе это особого отношения не имело, доктор Дежарден. И, кроме того, все казалось таким очевидным…

– Естественно. Если кого-то распороли от паха до грудины, причина смерти ясна безо всяких отчетов. Кому какое дело до врожденных аномалий и прочей фигни?

Врожд…

– Хотите сказать, он таким родился?

– Только вот родиться он не мог. Не дожил бы и до первого вздоха.

– Иными словами…

– Иными словами, жена Стюарта МакЛеллана не могла его убить, поскольку с физиологической точки зрения он и жив-то не был.

Томас таращится на телефон. Сказанного никто не опровергает.

– Но… ему ведь было двадцать восемь лет! Как такое возможно?

– Одному Богу известно, – произносит Дежарден. – Как по мне, так это чудо, мать его дери.

В чем подвох?

Он не вполне уверен, поскольку не вполне осознает, чего ожидал. Не разрытой могилы и не гробницы с театрально сдвинутым камнем на входе – уж конечно, не этого. Вероятно, Жасмин Фицджеральд сказала бы, что работает не так грубо, чтобы устраивать подобные спектакли. Зачем оставлять груду земли и вскрытый гроб, если достаточно переписать код?

Она сидит, по-турецки поджав ноги, на нетронутой могиле мужа. На какие бы силы она ни притязала, те не защищают ее голову от моросящего дождя. При ней даже зонта нет.

– Майлз, – произносит она, не поднимая взгляда. – Я так и думала, что вы можете прийти.

Прежней беззаботной улыбки, блаженного отречения от всего как не бывало. Ее лицо ничего не выражает – как, наверное, и лицо ее мужа, что покоится двумя метрами ниже.

– Привет, Жас, – говорит Томас.

– Как вы меня нашли? – спрашивает она.

– Когда вы пропали, вся ССПЭ встала на уши. Обзванивают всех, кто хоть как-то с вами связан, пытаются понять, как вы сбежали. И где вас искать.

Ее пальцы перебирают свежевскопанную землю.

– Вы им сказали?

– Я не сразу подумал про это место, – лжет он. Затем, чтобы загладить вину: – И я не знаю, как вы сбежали.

– Знаете, Майлз. Вы и сами так постоянно делаете.

– Продолжайте, – нарочно просит он. Улыбка появляется, но быстро гаснет.

– Мы попали сюда одним и тем же способом, Майлз. Скопировали себя из одной ячейки в другую. С тем лишь отличием, что вам по-прежнему приходится идти от точки A к точке B, потом к C. Я же сразу попадаю в Z.

– Я такого принять не могу, – признается Томас.

– Так вы у нас вечный скептик, значит? Как можно наслаждаться раем, если даже не признаешь его существования? – Она наконец поднимает глаза. – «Стоило бы объяснить вам разницу между эмпиризмом и упрямством, доктор». Знаете, откуда это? [20]

Он качает головой.

– Ну ничего. Неважно. – Она снова переводит взгляд на землю. На лицо ей падают влажные завитки волос. – Мне не разрешили прийти на похороны.

– Вам как будто бы разрешения и не требуется.

– Теперь да. Но это было несколько дней назад. Я тогда проработала еще не все баги. – Она запускает руку в сырую землю. – Вы поняли, что я с ним сделала.

«Прежде чем взяться за нож», – хочет сказать она.

– Я не… не совсем…

– Поняли, – повторяет Фицджеральд.

В конце концов доктор кивает, хотя она этого и не видит.

Дождь припускает сильнее. Томас в своей штормовке весь дрожит, но Фицджеральд будто ничего и не замечает.

– Что теперь? – спрашивает он наконец.

– Я в сомнениях. Знаете, поначалу все казалось таким простым. Я любила Стюарта всем сердцем, без оговорок. И хотела вернуть его сразу, как научусь. Только на этот раз я бы все сделала правильно. И я до сих пор его люблю, очень-очень, но мне, черт возьми, не все в нем нравится, понимаете? Иногда он бывал разгильдяем. И музыку слушал дурацкую. И мне вот подумалось – а зачем ограничиваться воскрешением? Почему бы слегка не подрегулировать его?