Онлайн книга «Циники»
|
– …трагический конец!.. а я?.. я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке и в полном упоении пускаю пузырики всеми местами. Сергей вытаскивает из портфеля бумаги: – Ну, брат, с тобой водиться – все равно что в крапиву с… садиться. И потягивается: – Иди домой. Мне работать надо. 12 Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белокаменной. В газетах даже появились новые отделы: «Борьба с голодом». «Прибытие продовольственных грузов в Москву». На нынешний день два радостных сообщения. Первое: «Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов». Второе: «Сегодня прибыло 52 пуда муки пшеничной и 1 пуд муки ржаной». 13 Ольга лежит на диване, уткнувшись носом в шелковую подушку. Я плутаю в догадках: «Что случилось?» Наконец, чтобы рассеять катастрофически сгущающийся мрак, робко предлагаю: – Хотите, я немножко почитаю вам вслух? Молчание. – У меня с собой «Сатирикон» Петрония. После весьма внушительной паузы: – Не желаю. Его герои – жалкие ревнивые скоты. Голос звучит как из чистилища: – …они не признают, чтобы у их возлюбленных кто-нибудь другой «за пазухой вытирал руки». Ольга вытаскивает из подушки нос. С него слезла пудра. Крылья ноздрей порозовели и слегка припухли. – Вообще, как вы смеете предлагать мне слушать Петрония! У него мальчишки «разыгрывают свои зады в кости». – Ольга!.. – Что «Ольга»? – Я только хочу сказать, что римляне называли Петрония «судьей изящного искусства». – Вот как! – Elegantiae… [1] – Так-так-так! – …arbiter [2] . – Баста! Все поняла: вы шокированы тем, что у меня болит живот! – Живот?.. – Увертюры, которые разыгрываются в моем желудке, выводят вас из себя. Вам противно сидеть рядом со мной. Вы хотели, по всей вероятности, прочесть мне то место из «Сатирикона», где Петроний рекомендует «не стесняться, если кто-либо имеет надобность… потому, что никто из нас не родился запечатанным… что нет большей муки, чем удерживаться… что этого одного не может запретить сам Юпитер…». Так я вас поняла? Я хватаюсь за голову. – Имейте в виду, что вы ошиблись, – у меня запор! Я потупляю глаза. – Скажите, пожалуйста, вы в меня влюблены? Краска заливает мои щеки. (Ужасная несправедливость: мужчины краснеют до шестидесяти лет, женщины – до шестнадцати.) – Нежно влюблены? возвышенно влюблены? В таком случае откройте шкаф и достаньте оттуда клизму. Вы слышите, о чем я вас прошу? – Слышу. – Двигайтесь же! Я передвигаю себя, как тяжелый беккеровский рояль. – Ищите в уголке на верхней полке! Я обжигаю пальцы о холодное стекло кружки. – Эта самая… с желтой кишкой и черным наконечником… налейте воду из графина… возьмите с туалетного столика вазелин… намажьте наконечник… повесьте на гвоздь… благодарю вас… а теперь можете уходить домой… до свиданья. 14 Битый третий час бегаю по городу. Обливаясь потом и злостью, вспоминаю, что в XVI веке Москва была «немного поболее Лондона». Милая моя Пенза. Она никогда не была и, надеюсь, не будет «немного поболее Лондона». Мечтаю печальный остаток своих дней дожить в Пензе. Наконец, когда уже не чувствую под собой ног, где-то у Дорогомиловской заставы достаю несколько белых и желтых роз. Прекрасные цветы! Одни похожи на белых голубей с оторванными головками, на мыльный гребень волны Евксинского Понта, на сверкающего, как снег, сванетского барашка. Другие – на того кудрявого еврейского младенца, которого – впоследствии – неуживчивый и беспокойный характер довел до Голгофы. Садовник завертывает розы в старую, измятую газету. Я кричу в ужасе: – Безумец, что вы делаете? Разве вы не видите, в ка-ку-ю газету вы завертываете мои цветы! Садовник испуганно кладет розы на скамейку. Я продолжаю кричать: – Да ведь это же «Речь»! Орган конституционно-демократической партии. Той самой партии, члены которой объявлены вне закона. Любой бульварный побродяга может безнаказанно вонзить перочинный нож в горло конституционного демократа. У меня дрожат колени. Я сын своих предков. В моих жилах течет чистая кровь тех самых славян, о трусливости которых так полно и охотно писали древние историки. – Можно подумать, сумасшедший человек, что вы только сегодняшним вечером упали за Дорогомиловскую заставу с весьма отдаленной планеты. Неужели же вы не знаете, что ваши розы, белые, как перламутровое брюшко жемчужной раковины, и золотые, как цыплята, вылупившиеся из яйца, ваши чистые, ваши невинные, ваши девственные розы – это… это… Я говорю шепотом: – …это… Одними губами: – …уже… Беззвучно: – …контрреволюция! Ноги меня не держат; я опускаюсь на скамейку; я задыхаюсь; я всплескиваю руками и мотаю головой, как актриса Камерного театра в трагической сцене. – Но розы, завернутые в газету «Речь»!!! Положительно, страх сделал из меня Цицерона и конуру садовника превратил в Форум. – Нет, тысячу раз клянусь непорочностью этих благоухающих девственниц, у меня на плечах только одна голова. Я кладу руку на его грудь: – Дорогой друг, если бы вы интересовались политикой, то вы бы знали, что коммунистическая фракция пятого Всероссийского съезда Советов Рабочих, Красноармейских и Казачьих депутатов единогласно высказалась за необходимость применения массового террора по отношению к буржуазии и ее прихвостням. Он сочувственно качает головой. – Но вы же не хотите мне зла и поэтому, умоляю вас, заверните розы в обыкновенную папиросную бумагу. Что?.. У вас нет папиросной бумаги? Какое несчастье! Мои ледяные пальцы сжимают виски. Страшное дело любовь! Недаром же в каменном веке самец, вооруженный челюстью кита, шел на самца, вооруженного рогами барана. |