Книга Волшебный горшочек Гийядина, страница 66 – Светлана Багдерина

– Моё имя, о самый доблестный из наидоблестнейших чародеев Белого Света – Маариф ибн Садык…

Очи Агафона изумленно расширились.

– Тот самый?! Который…

Но договорить ему старик не дал, и настойчиво, но спокойно продолжил:

– …Хотя до некоторых пор я был более известен у себя на родине под юношеским прозвищем. Масдай.

– Ч-что?.. Но ведь Масдай – это… это… это…

– Да, о отважный юноша, – сулейманин с величавым достоинством, хоть и не без некоторого смущения, склонил голову, увенчанную простым зеленым тюрбаном. – Я – последний из Десяти Великих. Хотя иногда мне кажется, что Проклятые – и впрямь более подходящее для нас название. Для меня, по крайней мере…

История Маарифа ибн Садыка начиналась там, где заканчивалась история Масдая – самого юного из Проклятых.

Когда Блуждающий город был создан и наполнен самыми ужасными и немыслимыми сокровищами магии, начался штурм последней твердыни десяти королей.

Нападение повстанцев было настолько внезапным, мощным и хорошо подготовленным, что половина величайших чародеев современности пало, даже не успев оказать мало-мальского сопротивления или скрыться в ожидающем их прибежище. А дальше тверди небесные и земные разверзлись, и на цитадель Великих обрушился ад.

Сколько погибло при финальной атаке простых воинов и чародеев Коалиции – история Сулеймании оказывается бессильной подсчитать даже сегодня. Великие же остались на поле битвы все до одного.

По крайней мере, так считалось всеми. Всеми, кроме того самого одного.

Тяжело раненный, в гуще врагов, молодой волшебник был сбит с крылатого жеребца ударом огненной палицы и брошен, посчитанный за мертвого. После его обидчик погиб в схватке с другим Великим; сложили головы в пекле взбесившейся магии другие свидетели его победы над Масдаем… И поэтому после сражения, когда милосердные сестры ордена целителей и помогающие им горожане, феллахи и бедуины пошли собирать раненых, парень лет двадцати с виду, одетый в окровавленные, обожженные лохмотья, не вызвал подозрения и был унесен с поля сражения вместе с немногими другими выжившими – борцами с Проклятыми.

Процесс выздоровления был долгим и мучительным, и потерявший в один миг всё – включая волю и желание жить дальше – Маариф мог пополнить многочисленные списки тех, кто ненамного пережил погибших в бою товарищей, если бы не одно «но».

Которое звали Амина.

В черном отчаянии, в горячечном бреду, в давящей слабости и рвущей боли она всегда была рядом с пиалой воды, чашкой снадобья, прохладной мазью, целительным зельем, но, самое главное, с ласковым словом, заботливым прикосновением и теплым, вселяющим силы и надежду взглядом.

Взглядом, предназначенным только для него.

Для Маарифа ибн Садыка.

Для героя битвы с Проклятыми.

Для ее победителя.

Конечно, он мог сказать правду, признаться, бросить последний вызов, хлопнуть на прощанье дверью, заставляя всех содрогнуться, оставив мрачную память о последнем побежденном Короле… Но не сделал этого.

Может, он был слишком слаб. Может, опасался разбить уже принадлежавшее ему сердце Амины. А может, и просто испугался смерти, разминуться с которой ему едва удалось так недавно…

Никто не удивился, когда через год, покинув гостеприимные стены ордена, вернувшийся к жизни – более чем в одном смысле – раненый волшебник Коалиции увел с собой женой красавицу Амину.

Кроме магии и вещей, с ней связанных, Маариф в жизни своей не изучал ничего, но само по себе обладание волшебным даром даров материальных никому еще не давало, и поэтому юный чародей решил зарабатывать на жизнь себе и своей супруге тем, что знал и умел. Но чтобы начать карьеру волшебника где-нибудь в городе, нужды были связи. А еще нужны были деньги, чтобы снять мастерскую или лавку, чтобы закупать ингредиенты и подкупать чиновников для получения щедрых заказов от высших вельмож…

Ничего этого у Маарифа и быть теперь не могло и, вместо того, чтобы получать по способностям и труду своему, ему пришлось мыкаться в подмастерьях по лавкам других волшебников, которых при иных обстоятельствах сам не взял бы даже в ученики. И которые, едва разглядев, что их мальчик на побегушках умеет гораздо больше, чем они, незамедлительно выставляли его за дверь.

Обескураженный дюжиной отказов Маариф уже подумывал было взяться за старое, как вдруг фортуна [68] подкинула ему шанс устроиться преподавателем в Училище техники профессиональной магии.

Это и решило дальнейшую и счастливую судьбу обоих. Сулеймания пошла своим путем, к процветанию и благоденствию, а молодой ткач Маариф ибн Садык – своим, к почету, уважению и большой и дружной семье.

И всё у него было славно и радостно.

Целых две сотни лет.

Маги – особенно маги могущественные – живут долго, и век простых смертных для них – как прошествие сезона дождей: был – и нет его, и следов не осталось.

Состарилась и умерла любимая Амина.

Состарились и умерли дети, внуки и правнуки.

Разъехались – разлетелись по городам и весям дети и внуки правнуков, забыв древнего скучного старика, вечного, как пустыня, как песок, как небо над ними…

Одинокий Маариф ибн Садык ссутулился и замкнулся, и более чем однажды коллеги и ученики ловили его в неурочный и урочный час за кружкой вина… но каждый раз прощали живой легенде училища его слабость.

А потом однажды Маариф почувствовал, что подходит к концу и его время на Белом Свете. И снова, как тогда, давно, в лазарете ордена целителей, испугался.

Из всех знакомых и коллег он попрощался лишь с тогдашним директором училища, подарив ему на память странный маленький горшочек, содержащий кооба, вызванного и заточенного давным-давно, когда доведенному до отчаяния неудачами молодому чародею в голову лезли нехорошие мысли. Бросив в последний раз взор на стены училища, ставшие ему родным домом на два столетия, однажды вечером старик ушел в пустыню и вызвал несколько веков терпеливо поджидавшее хозяина творение Десяти Великих.

Конечно, к моменту его появления Блуждающий город был набит желающими приобщиться к древностям, предприимчивыми и сообразительными, и принимать новичка с фанфарами отнюдь не спешившими… Но последний Великий быстро разобрался с этим недоразумением, указав их места тем, кто после вразумляющей беседы еще оставался в живых, и жизнь в городе потекла своим чередом.

Долгая жизнь.

Вечная жизнь.

Бесконечная жизнь.

Бесконечно тоскливая долгая вечная жизнь, ибо сбежать от нее – ни обратно в общий мир, ни в тихую спокойную смерть на старческом одре – отсюда было нельзя.