Книга Отец мой шахтер (сборник), страница 108 – Валерий Залотуха

В одной руке Иван держал роскошный и тоже не здешний букет роз, в другой – целлофановый пакет из «Березки». Люди улыбались, и Иван улыбался. В этот день всем было хорошо.

Чуть в стороне двигалась строем рота солдат, ведомая неохватно толстым прапорщиком.

– Курицын! – крикнул Иван и заторопился к солдатам.

Последний солдатик, самый плохонький, маленький, но с неожиданно неглупыми глазами, удивленно смотрел на незнакомца. Иван выхватил из пакета два блока сигарет «Винстон» и протянул их солдату:

– Возьми. Это тебе. С праздником. – Иван улыбался.

– Ты чего, дядь, крэзи? – недоверчиво спросил солдат.

– Крэзи, да, крэзи, – обрадованно закивал Иван.

– Курицын! Разговорчики в строю! – кричал впереди прапорщик.

Солдат улыбнулся:

– Ну, если крэзи… – схватил сигареты и побежал догонять строй.

– А вы знаете, – воскликнул, пожимая руку Ивана, Аркаша, – оказывается, какое самое страшное проклятие у китайцев? – Он старался перекричать играющий рядом оркестр. – Чтоб тебе жить во времена перемен! – Аркаша вел себя так, как будто они расстались не две недели назад, а только что и вот снова встретились на суетном пятачке жизни. Он ничего не спрашивал, а только поглядывал на букет в опущенной руке Ивана. – Может быть, именно поэтому китайская цивилизация существует уже пять тысяч лет?

Иван пожал плечами – ему совсем не хотелось сейчас философствовать.

– Да! – вспомнил Аркаша и представил стоящих рядом жену и дочь лет пяти. Жена была еще молодая, но, видно, не очень здоровая женщина – рыхлая, дебелая. – Моя законная супруга!

– Света, – устало назвалась женщина.

– А это дочь…

Девочка упоенно лизала мороженое в вафельном стаканчике и очень была этим увлечена, но все же сделала книксен и назвала свое имя:

– Аня.

– Ну, как вам?! – прокричал Аркаша, окидывая взглядом если не море людское, то уж озеро, большое озеро – точно.

– Хорошо, – сказал Иван.

На площади Ленина были выстроены ярко раскрашенные фанерные балаганы – точь-в‑точь как на макете в кабинете Ашота Петровича, когда Иван приехал на фабрику знакомиться.

Посредине торчал высоченный столб, сотворенный из ошкуренного ствола сосны, на конце которого что-то болталось. По столбу вверх лез человек.

– А что там? – с интересом спросил Иван.

– Туземные игрища! – ответил Аркаша и засмеялся.

– Идемте посмотрим? – предложил Иван.

Аркаша указал на супругу снисходительным взглядом:

– У моей благоверной не выдерживают нервы.

И Иван направился туда один. Там было больше всего народа, и значит, там было всего интереснее. Аркаша поглядел ему вслед и вдруг увидел, как Ивана берут. Из непонятно как пробравшихся в эту толчею «жигулей» выскочили двое мужчин в белых сорочках с закатанными рукавами и потянули Ивана в машину. Он что-то пытался сказать, объяснить, но те только мотали в ответ головами и тянули за собой в машину.

Аркаша отвернулся.

Внизу у столба ходил массовик-затейник в рубахе навыпуск, в картузе с лакированным козырьком и с блеклой бумажной розой, в поясе шире, чем в плечах, и с мятым лицом.

– А ну, подходите, добры молодцы! – кричал он высоким бабьим голосом, тяжело прохаживаясь на больных ногах. – Покажите свою удаль молодецкую! На радость людям добрым!

Здесь же стоял последний неудачник, крепкий, красный мужичок с твердой блестящей лысиной.

– Я ж электриком работаю… Я этих столбов миллион облазил, – объяснял он.

– Так там же «кошки», – отвечал ехидно вежливый дядечка с аккуратной седенькой бородкой, ждущий, когда следующий осрамится.

Генка протиснулся сквозь толпу, щурясь на солнце, поглядел вверх, отхлебывая при этом из бутылки теплое ситро. Он был в старом трико, в дяди-Сережином кительке на голое тело и в китайских кедах без шнурков.

– А чего там есть-то? – спросил он деловито.

Массовик расправил жирную грудь и, загибая короткие пальцы, в очередной раз объявил:

– Гармонь – хозяину! Красные сапожки – хозяюшке! Петушка – малым детушкам!

– Давай лезь! – крикнула из толпы какая-то женщина. – Баб-то обхватываешь! Вот обхватывай и лезь…

Генка оглянулся, глянул рассеянно на крашеную блондинку, полную, подвядшую, в яркой штукатурке. Она нахально, на виду у всех курила и провокационно подмигивала.

– Да, – сказал сам себе Генка. – Ща… – И, поставив бутылку на землю, стал раздеваться.

– Штаны-то для чего сымаешь, бесстыдник! – в сердцах заругалась старушка в платке, но ее не поддержали.

– Нехай сымает… А стыдишься, бабка, глаза закрой…

– Стыдно, у кого видно!

Генка остался в длинных, чуть не до колен трусах, босиком. Покачиваясь, посмеиваясь вместе со всеми, он подошел к столбу, обхватил его, поднялся на пару метров и под дружный хохот сполз вниз. Но смеха, похоже, Генка уже не слышал. Он вернулся, покачиваясь шарнирной своей походкой, взял бутылку и стал лить липкое ситро на живот, грудь и руки. Допив последний глоток, Генка отбросил бутылку в сторону, медленно вернулся к столбу, напрягся, запрыгнул повыше и пополз.

– Горил, вылитый горил, – прокомментировал старичок.

– Придумали забаву, упадет – убьется… – ворчала старушка.

– А никто не заставлял! Сам полез – сам упал – сам и отвечай! – рассудительно проговорил старичок.

Генка был почти уже у середины, и толпа стала затихать, наполовину поверив, и начинала между собой спорить – доползет или не доползет. С побагровевшим потным лицом Генка остановился, устроив передышку, и тяжело, хрипло дыша, глянул вниз. Десятки, нет, сотни лиц были подняты к нему, как подсолнухи к солнцу.

– Гляди – сотрешь, девки любить не станут! – крикнула разбитная блондинка.

Генка не слышал, он снова полз вверх. Теперь он продвигался медленно, экономя силы, и видел уже и бумажку на подошве сапога, и собранные меха гармони, и удивленный красный глаз петуха.

Пальцы побелели от напряжения, ногти почернели, мокрые волосы прилипли ко лбу.

Генка глянул вверх, прямо на солнце – не щурясь, и прохрипел:

– Господи, помоги…

Было еще метра два, не больше.

Генка опустил голову, глянул туда, и земля и толпа внизу качнулись вдруг и стали заваливаться набок. Генка торопливо зажмурил глаза, прижался лбом к холодному дереву.

– Ой, разобьется! Ой, разобьется! – причитала старушка в платке.

Иван молчал. Молчали и его попутчики: Тарасов и Красильников. Водитель тоже молчал. Только мелодично позвякивали стоящие на первом сиденье два ящика водки.