Онлайн книга «Отец мой шахтер (сборник)»
|
– Можно давать, можно не давать, а тут научил – и пусть, как говорится, ловит себе на здоровье, никому не мешает. И набойщики кивали головами и соглашались. А дядя Сережа тем временем посмотрел на часы, послушал их у уха и, поводя головой, крикнул высоко: – Хорэ болтать, рыбаки! Работать давно пора. И, посмеиваясь и почесываясь, все как бы неохотно, набойщики направились к своим столам… – До сорока километров в день накручивают, мы измеряли, – объяснял Ашот Петрович очень серьезно и важно, как будто это он сам накручивает в день по сорок километров. Иван завороженно смотрел на работающих, словно танцующих людей. – Нигде в мире больше такого нет, – еще раз похвалился Ашот Петрович. – А можно я тоже… попробую… – неожиданно предложил Иван, но директор не удивился, только пожал плечами: – Можно, почему нельзя? У нас все можно. Подозвав дядю Сережу, Ашот Петрович озадачил подчиненного. Тот задумался и почесал плешивую макушку: – Разве с Генкой? У него напарник загудел. – Гусаков? – Он. Генка, конечно, не слышал этот разговор, потому что работал за одним из дальних столов, но остановился вдруг, оглянулся и встретился взглядом с Иваном. – Ну почему?! – горячо и страстно воскликнула Анна-Алла. – Почему, как иностранец – так красивый, стройный, уверенный в себе? Смотришь на него, и глаз радуется, и на душе тепло становится. А наш или хмырь болотный, или олух царя небесного… – Анна-Алла говорила очень искренне, голос ее дрожал, и на глазах даже поблескивали слезы. – А иностранцы… они… – Голос из презрительно-гневного вдруг превратился в нежный. – Они даже пахнут иначе… – А ты нюхала? – поинтересовалась Спиридонова, не отрываясь от работы. – Нюхала, – мгновенно ответила Анна-Алла, принимая вызов, хотя никакого вызова и не было. Спиридонова подняла голову и сообщила всем: – Мой Мишка говорит: мужчина должен быть чуть красивей обезьяны. – Это он себя имеет в виду? – поинтересовалась Анна-Алла. Спиридонова бросила на стол свой карандаш. Стало тихо и нехорошо. – Ну что, девочки, обедать будем? – вмешалась Анна Георгиевна, гася первые же огоньки пожара в коллективе. – Я такую селедку принесла – пальчики оближешь. Цветка – краска – платок. Цветка – краска – платок. Цветка – краска – платок. Набойщики уже начинали обедать: разворачивали завернутые в газету толстые ломти хлеба с равно толстыми ломтями сала, колупали вареные яйца, отпивали из банок жидкий чай, а Генка с Иваном не останавливались. Точнее – Генка не останавливался, а Иван, поглядывая на него, старался не отставать. Только на пару секунд Генка прервал работу – скинул мокрую от пота, завязанную на пупе цветастую рубаху. И Иван следом стянул через голову белую футболку. Генка был худ и жилист – с грубо исполненным шрамом, оставшимся после операции на желудке, и полувыведенными татуировками на руках; Иван был хорошо, пропорционально сложен, почти как спортсмен-гимнаст. Дожевывая и отхлебывая чай, к столу, где проходил этот необъявленный поединок, стали подходить набойщики. – Давай, Гендоз! – подначливо крикнул Тарасов. – Жми, Америка! – взял противную сторону Красильников. Все вокруг, конечно, шутили, да и для Ивана это была игра, и только Генка относился к происходящему предельно серьезно, ему нужна была только победа… …Насчет селедки Анна Георгиевна не обманула. Художницы ели и – буквально – облизывали пальчики. Но разговор, начатый Анной-Аллой, бередил душу, не отпускал даже за едой. – Муж должен быть один, – изрекла Спиридонова. – Жизнь – одна, – выдвинула контрдовод Анна-Алла. Возникла небольшая пауза, и Анна-Алла обратилась к Ане (а голос у нее был нехороший, с намеком, разбирало ее сегодня, как будто черти ее драли): – А молодежь наша что думает? Сколько у женщины должно быть мужей? Молчишь чего-то все, Ань? Аня действительно все это время молчала, да она и не ела почти. Взглянув на Анну-Аллу, она тут же опустила глаза и неожиданно покраснела. Анна-Алла закусила губу, чтобы не расхохотаться. И вновь вмешалась Анна Георгиевна. – Знаете, девочки, – заговорила она, горько вздохнув. – Когда он есть, его, может, и не так любишь. А вот когда его уже нет… – Уже три года, как Анна Георгиевна овдовела. Цветка. Краска. Платок. Цветка. Краска. Платок. Цветка. Краска. Платок. Набойщики наблюдали за происходящим молча и неподвижно. Дядя Сережа неодобрительно поглядывал на крестника. Американец не сдавался. Цветка. Краска. Платок! Цветка. Краска. Платок! Цветка. Краска. Платок! К счастью, платок был закончен, а то бы они оба упали, наверное. Иван расправил усталые плечи. Набойщики смотрели на него с симпатией. Иван не проиграл. Но Генка сам записал себя в победители. Ни на кого не глядя, он подхватил свою рубаху и, вытерев пот с лица, пошел по цеху к выходу, покачиваясь слегка. Все молча смотрели ему вслед. Моя лилипуточка! Приди ко мне! Побудем минуточку! Наедине! – пропел Генка противным мультфильмовским фальцетом и скрылся за громко хлопнувшей дверью. – Только вы потом никому не говорите, что мы у Павла Тимофеевича были, – попросила Аня. – Почему? – не понял и удивился Иван. – Его на фабрике не любят. За забором загремела цепь, и огромная псина кинулась с громовым лаем на ворота. А во дворе глухо и хрипло заругался старик. – Кто? – спросил он настороженно и угрожающе. – Это я, Аня, Павел Тимофеевич. – Замолчи, чёрт черный, фашист проклятый! Какая Аня? – Аня… Аня Голованова… – Нюрка? – Я! – Аня заулыбалась, просияв вдруг и глянув смущенно на Ивана. – Отойди! Отойди, чертяка фашистская! Звякнула щеколда, и калитка отворилась. Это был очень длинный и очень худой старик, одетый по-зимнему, с черенком от лопаты вместо палки. Щуря глаза, старик с подозрением смотрел на незваного гостя. – Это Иван, – представила его Аня. – Он приехал из Америки! Вас даже в Америке знают! – Аня говорила громко, почти кричала – старик плохо слышал. Возможно, он не расслышал, а возможно, его не трогали ни сообщение о собственной известности в Америке, ни вид пришедшего в гости живого американца. – Представляете, Иван считал, что вы жили в девятнадцатом веке! – прокричала Аня. |