Онлайн книга «Колесо в заброшенном парке»
|
— Ох, темнишь ты что-то… недоговариваешь… Сколько там у тебя? — спросил было Вовка, но тут прогремел выстрел, заставив редких пассажиров в полупустом вагоне от неожиданности подскочить на месте. Пластиковая пробка ударила в потолок, срикошетила от стены и волчком закрутилась в проходе. — Ну, с поехалом! — провозгласил Стас. Дмитровская — Стас, ну ты барыга! — с укоризненным восторгом воскликнул Вовка, быстро подставляя к горлышку стакан. — А что, немного шампанского нам не повредит. Крепче все равно ничего не будет. Я не ханжа и не собираюсь повторять подвиг Модеста Петровича. — Мусоргского? — уточнил Вовка. — Его самого… В плане выпить-закусить он был мужчиной справным. Но, дописав до середины «Хованщину», выпил в очередной последний раз и решил безотлагательно завязать. — Успешно? — Вовка не скрывал улыбки. — Сомневаюсь. Дописывал уже Римский-Корсаков. — Да, Стас… Чувствую, в истории музыки ты поднаторел. — Я вообще талантливый, — согласился Стас. — И скромностью не страдаешь. Ну, за твои многочисленные таланты! Выпили за таланты. Гражданская — За мальчишек я беспокоюсь, — сказал Стас, глядя в окно. — Я тоже, — ответил Вовка. — Даже не знаю, что и придумать. Как они тут без нас? Эх, вот бы и их в эту командировку записать… — Ну, во-первых, скажи спасибо, что я записал тебя. Во-вторых, работать в их присутствии мы там однозначно не сможем — сам прикинь… — Между прочим, один из них мог бы помочь с переводом. — У нас для этого будет русскоязычный Сарачено и наш с тобой английский. — Ах, да… Ну, за нас, полиглотов! Красный Балтиец За окном наблюдалась густая рельсовая развязка локомотивного депо «Подмосковное». — Гляди, Стас, семафорик с синим огоньком. — Вижу. Вот ты мне скажи — на железной дороге семафоры или светофоры? — Не знаю, — растерялся Вовка. — Как-то не задумывался. Семафоры, наверное… — А я где-то читал, что семафоры — это такие поднимающиеся и опускающиеся штуковины вроде шлагбаумов. Только маленькие. А светофоры — те, что светятся. — Может быть. Да какая разница. Я как-то привык, что если на железной дороге, значит — семафор. Пусть так и будет. Знаешь… когда я вижу синие огни у рельсов, я всегда им мысленно подмигиваю, — неожиданно для себя признался Вовка, глядя в окно. — А зачем? — Не знаю… — Вовка слега смутился. — Мне кажется, они приносят мне удачу. Стас улыбнулся. Это была добрая и понимающая улыбка. В такие моменты он очень ценил доверие своего лучшего друга. — Родные места, — протянул Вовка, любуясь пейзажем за окном. — Ну, тогда за малую родину! — поднял свой стакан Стас. С глухим пластиковым звуком бокалы соприкоснулись. Ленинградская — Ладно, Стасич, рассказывай, что ты нарыл в спецхране. Я же вижу, тебя просто распирает. — Пораспирает-пораспирает и перестанет. Похоже, это тебе не терпится узнать. — Конечно, не терпится — зазвал меня в какую-то мухо… глухомань, ничего толком не объяснил, а теперь ломается. Стас нахмурился. — Я тебе не девка, чтобы ломаться… — Эй, не вздумай обидеться! — Ладно… давай лучше выпьем. Покровское-Стрешнево — Погляди, вокзальчик напоминает маленькую мечеть с минаретом. Вон полумесяц на шпиле. — И правда! Разве здесь жили мусульмане? Ты, Вовка, как абориген должен знать. — Да нет. Просто стилизация под восток. А религия в здешних местах всегда была православная! Это я тебе говорю уже не как абориген, а как историк… Тут всегда было много церквей и монастырей. Вон посмотри, на другой стороне реки церквушки виднеются. Да не туда смотришь. Вон там! — Погоди-погоди. Мне это место смутно знакомо… Поезд шел по тонкому мосту над шлюзом. — Что, опять дежа вю? — съязвил Вовка. — Вот! Балкончик! Он был на фотографии с мальчишками. Они сидели на нем и болтали ногами. — Что, прямо на фотографии болтали? — Вовка! Не умеешь говорить гадости — лучше не берись. — Я научусь, Стасик, обещаю. Годам к сорока… — Я не доживу. — Я тебе не доживу! — А ты как думал? — Стас принялся загибать пальцы. — Виральдини умер. Бетховен умер. Мусоргский… ну, сам знаешь. А я, значит, буду вечно живой? Как Лукич, да? — Ну, раз так… давай за твое здоровье и долголетие! Тушинская — Кстати, о монастыре близ села Манихино… мы как раз туда едем. — Женский! — оживился Вовка. — Вовочка… шуточка-то заезженная. Собственно, никакого монастыря и нет давно. — Жаль… — Его большевики еще в двадцатые годы с землей сровняли. — Ну, это дело известное… — Хорош перебивать! В восемнадцатом веке в этом монастыре жил старец Антоний. Помнишь записку, что выпала из твоего клавира? Похоже, Харченко тоже копал в этом направлении… — Погоди… Какой клавир? Куда копал? — спросил Вовка. — Да не клавир копал, а Харченко! Я же тебе объясняю… — Ну, тогда за взаимопонимание! — перебил его Вовка. Трикотажная «Станцию «Трикотажная» поезд проследует без остановки», — любезно сообщил громкоговоритель. — И пес бы с ней, — вежливо ответил ему Стас. — Так вот, об этом старце было целое исследование некоего Вадима Козко. Он писал его на газетных полях, которые потом скрепил кусочком колючей проволоки. — Серьезно? — спросил Вовка. — Да. Его репрессировали в тридцать восьмом. И свой труд он по памяти восстанавливал уже в ГУЛАГе. — А за что его посадили? — А за что в то время сажали? Да ни за что… Стуканул кто-то, что, мол, проводит исследования, связанные с религией и неофициальной историей. О старце Антонии остались свидетельства, что его еще при жизни считали святым. Мало того что он обладал редким даром слова, так ему еще приписывали всяческие чудеса — например, способность мгновенно перемещаться в пространстве. — Как это? — не понял Вовка. — Его могли видеть практически одновременно в нескольких местах. Есть документальные свидетельства, по утверждению Козко… |