Онлайн книга «Последний поезд»
|
— Пришли, — произнесла Серая. Вход в парадное был достаточно широк, чтобы упряжка вместе с санями протиснулась туда. Но усталые псы отказывались подниматься по обледенелым бетонным ступенькам. — Мы поможем, — с готовностью вызвался толстяк Устин. — Так, Ярослав? Длинный молча вцепился в задник саней. Я дернул за упряжь, вожак, не привыкший еще к своей новой роли, заскулил, напрягая мускулы. — Толкайте! Устин и Ярослав поднапряглись, и сани въехали по ступенькам на площадку. Стены парадного украшали разноцветные надписи, рисунки. Чаще других встречались кричаще-броское «Цой жив!», а так же портрет длинноволосого юноши с горделиво выпяченной нижней губой. Одна бетонная лестница вела наверх, туда, где слышалось завывание ветра в пустых комнатах, другая — вниз. Вдоль лестницы, ведущей наверх, были установлены металлические перила, к которым я и привязал собак. Впрочем, псы и не помышляли о побеге. Оказавшись под защитой от бури, они дружно улеглись на пол и поглядывали на нас, высунув розовые языки. — Следуйте за мной, — пригласила Серая. Логово цоистов находилось в подвале. Серая отворила металлическую дверь. Терпкий дух человеческого жилья заструился вверх по лестнице. Я вошел, следом — Марина, и уже за нами — Устин с Ярославом. Это было большое помещение с черными стенами и закопченным потолком; у дальней стены возвышалась статуя человека с гитарой, украшенная бусами из человеческих черепов; в углах — груды тряпья, должно быть, служащие цоистам постелью. Посреди помещения горел костер, у которого грелись двое. Еще трое сидели на коленях рядом со статуей, но, как только мы вошли, они вскочили на ноги и все как один уставились на нас. — Братья и сестры, — обратилась к ним Серая. — Это… — Андрей. — Марина. — Андрей и Марина едва не погибли, и мы решили привести их сюда. — Лучше бы пожрать принесли! — А тебе бы, Антон, только жрать да жрать, — заметила Серая, строго глядя на длинноволосого парня со сломанным носом. — Лучше бы ты чаще молился! — Он молится, — словно оправдываясь, сказала пожилая женщина, стоящая рядом с Антоном. — Он молится, госпожа! Госпожа! Так вот, значит, кто здесь главный. Впрочем, это можно было понять и раньше по горделиво-холодному тону, с которым Серая разговаривала с Устином и Ярославом. — Располагайтесь, — кивнула мне Серая. — Вы теперь под защитой стен Храма великого Цоя. — Цой — жив! — эхом отозвались сектанты. — Апрель, помоги мне раздеться. Апрель, невысокая белокурая девушка, бросилась к госпоже. Она приняла у Серой короткую шубу, — та осталась в свитере, четко очерчивающем небольшую грудь. Сняла с нее шапку. Череп Серой был голым, как яйцо; на макушке, плавно переходя в затылок, расположилось вытатуированное изображение все того же длинноволосого гитариста. — Вы, должно быть, голодны? — Да, — поспешно признался я. — Рудольф! — Моя госпожа? Из светового круга выступил коренастый мужик. Он, набычившись, посмотрел на меня. В плотоядном блеске этих желтоватых глаз я узнал собрата — игрока. Возможно, этот Рудольф никогда не был в Джунглях, но ему явно знакома борьба за Теплую Птицу, в которой он, похоже, преуспел, не останавливаясь ни перед чем. — У нас есть что-нибудь съестное, Рудольф? — Сухари, госпожа, да и тех немного. — Дай им по одному. По тому, как изменился, — смягчился, потеплел — взгляд Рудольфа, когда он посмотрел на свою госпожу, я понял: эти двое любовники. И тогда мне стало ясно, как именно устроена эта секта. В основе ее — страх, а вовсе не вера. Все эти Ярославы, Устины, Антоны смертельно боятся Рудольфа, который в своем изодранном тулупе, надетом мехом наружу, похож на зверя, только что покинувшего Джунгли. — Приглашаем вас принять участие в еженощной молитве, — произнес Рудольф, глядя, с какой жадностью мы с Мариной грызем сухари. Сказано это было таким тоном, что мне стало ясно: отказаться мы не можем. — Таким образом, вы проявите уважение к Храму, приютившему вас, — вставила Серая, усаживаясь на принесенной двумя цоистами драное кресло. Сектанты расселись в кружок у костра, оставляя достаточно места для двоих, тем самым как бы приглашая нас присоединиться к себе. Ну что ж, молиться — это не в кипятке вариться. И все-таки: скорее бы рассвет! Я посмотрел на Марину. На ее лице отражалось похожее желание. Мы присели на колени у костра. Хотелось протянуть к огню руки, но я не решился: напротив сидел Рудольф. — Братья мои, сестры мои, — изменив голос до неузнаваемости, заговорила Серая. — Мы были — одинокие путники, мы брели во мраке сквозь ночь, не видя огней, не чувствуя рядом присутствия друга. Мы мучились, мы погибали порознь, до тех пор, пока в нашу жизнь не вошла вера. Вера в единственного бога — Цоя. — Цой — жив! — нараспев протянули сектанты. — По преданию, Цой страдал и умер за нас, недостойных. Теперь мы в вечном неоплатном долгу перед Господом. Мы должны посвятить свою жизнь жреческому служению ему, смирить свое тело, открыв душу. Тот, кто будет верным сыном Цоя, получит награду — вечную жизнь в раю, среди своих братьев и сестер. Но — горе тому, кто предаст господа нашего, Цоя! Последнюю фразу Серая произнесла срывающимся, и потому — страшным голосом. — Цой — жив! — как ни в чем ни бывало, отозвались сектанты. — Во славу Господа, споем молитву! Неровными голосами цоисты запели: — В небо смотри — видишь там пастуха? То небесный пастух пасет облака, Город стреляет в ночь дробью греха, Но Цой сильней, его власть велика. Тем, кто ложится спать– Спокойного сна Спокойная ночь. Я ждал это время, и вот это время пришло, Те, кто молчал, перестали молчать. Те, кому нечего ждать, садятся в седло Их не догнать, уже не догнать. Тем, кто ложится спать — Спокойного сна Спокойная ночь. Люди так часто навечно ложатся спать, Их Цой принимает, тревожа их сон. Он дарит им новую жизнь и возможность стать, Тем, кто спасен, тем, кто спасен. Тем, кто ложится спать — Спокойного сна. Спокойная ночь.[1] |