Онлайн книга «Надсада»
|
Вспыхнули синие глаза Данилы Белова, и будто вернулась молодость. И сидит он в кругу однополчан. И все внимание к нему, на него. А вкруг — тишина. Не погибли еще Витя Заречных, Антон Долгих, Вася Куренной. Нет, не потому он с гармонью в руках, что коротка человеческая память, а потому, что бойцам нужны силы для нового боя. Вот сидит его земляк Миша Распопин. Чуть поодаль с иголкой в руке штопает гимнастерку Коля Смоляков. А вот оперся на винтовку Саша Пестов. Рядом — разведчик Миша Ботвенко. Ближе к нему Никифор Путов. Полулежит на земле шофер полуторки Максим Викторенко. Заворачивает самокрутку Яша Фешков. Что-то говорит Лариону Запысову Миша Ермаков. Все они смертельно устали. И если соединить их усталость в одну, то земля под нею промнется. Не выкарабкаться будет из той ямы, и враг легко одолеет солдат. И пальцы старшего сержанта Данилы Белова, что из Сибири, чутко ложатся на кнопки. Чуть давят на них. И тут же другая рука чуть растягивает мехи гармони. И льется мелодия. И Данила запевает: На вольном на синем на тихом Дону Походная песня звучала. Казак уходил на большую войну, Невеста его провожала. Чуть похрипывают басы, чуть выше всхлипывают голосовые планки. И так же спокойно, будто пересказывая всем известное, бойцы повторяют за ним последние две строчки песни: Казак уходил на большую войну, Невеста его провожала. Густой голос Данилы крепчает, и начинается другой куплет: «Мне счастья, родная, в пути пожелай, Вернусь ли домой — неизвестно», — Казак говорил, говорил ей: «Прощай…» «Прощай», — Отвечала невеста. Это уже прибавился грудной приятный голосок медицинской сестры Дуни Бадюло. И все повторяют за певцом: Казак говорил, говорил ей: «Прощай…» «Прощай», — отвечала невеста. Они оба забылись, оба словно перенеслись в те военные годы, когда чувство их разгорелось до пожара в крови. До невозможности жить друг без дружки. До жарких поцелуев и горячих признаний. До великой радости находиться рядышком и до всесветной боли от сознания необходимости расставания. Ему — снова за линию фронта на очередное задание. Ей — быть здесь, при медсанбате, готовой, в случае необходимости, снова ползти за раненым бойцом. И еще ползти. И еще… И когда будет передышка, когда он вернется и вернется ли — бог весть. И будет ли новая песня, новая услада слышать его гармонь и его густой сильный голос? А сейчас они снова вместе, и снова та же песня про расставание… Над степью зажегся печальный рассвет, Донская волна пробежала. «Дарю на прощанье тебе я кисет, Сама я его вышивала. Будь смелым, будь храбрым в жестоком бою, За Русскую землю сражайся. И помни Москву и невесту свою, С победой домой возвращайся…» — Ах, сердце мое, радость моя и печаль, — шептала, прижимаясь к Даниле, эта уже по сути пожилая женщина. — Я ведь и жила-то тем, что знала: ты — живой. И что ты помнишь меня, и когда-нибудь постучишь в дверь… И что ты уже в пути-дороге ко мне… — А я, ведмедь сиволапый, рассиживался в своей тайге и ничегошеньки не понимал, совсем застыл сердцем… — Я отогрею сердце-то твое, отогрею… На улицу, к народу вышли они только спустя дня три, а сколько прошло времени со дня их встречи, и не помнили. Заходили в магазины, и Данила говорил, слегка прижимая подругу за плечи: — Давай я куплю тебе самый лучший наряд, деньжищ-то у меня — прорва, не на кого было тратить. И та отвечала, улыбаясь: — Потом, все — потом, успеешь… И еще дня через три поехали в Тулу к сыну. Автобус проезжал мимо каких-то деревень, поселков, поднимался в гору, спускался вниз. Скоро открылся и город. Недалеко от автостанции пересели в местный, маршрутный и так же скоро стояли у подъезда дома, где проживала семья их сына. И еще раз привелось пережить Даниле Белову такое, о чем не пересказать словами. Их с Дуней сын Николай Белов пребывал в той мужской поре, когда уже знают, зачем живут на свете и что надо делать, чтобы не прожить на этом свете зря. Обличьем, повадками — вылитый отец, только с широкой во все лицо бородой. Глядит с добром, в движениях — медлителен. Говорит, взвешивая слова. Работает при издательстве иллюстратором книг, невестка Людмила — там же, корректором. Представили и внуков: Ване — десять, Наташе — шесть. Эти разобрались, кто есть кто, быстро: пристали с расспросами, оглядывали, трогали награды, дивились хромовым сапогам. — Вам и в самом деле надо сменить обувь, — рассудительно заметила невестка. — В такой уж давно не ходят. Вот пойдем купим вам современные туфли. — А по мне, так в самый раз, — возражал Николай. — Колорит таежного человека, истинного сибиряка. Ты, отец, ее не слушай, всех бы подстригли под свою женскую гребенку. — Ты бы, сынок, к нам в Ануфриево съездил, дак подивился бы. Один Воробей чего стоит, — вставил свое Данила. — Кто-кто? Воробей, говоришь?.. — Николай засмеялся. — Надо ж, Воробей… И что он? — Воробьев Иван Евсеевич, — спокойно поправился старший Белов. — Старейший в нашей округе промысловик, охотник. Тайгу знат — дай бог каждому. В войну был оставлен на брони, потому как нада ж было кому-то и зверя бить, фронт кормить. И бил он их днем и ночью, три ордена Трудового Красного Знамени заработал. И счас на свои трудовые живет. Правда… — Что — правда? — Одинокий он, сирый, неприбранный… — Ты, отец, вроде как с жалостью к нему, и это хорошо. Но ведь и сам столько лет жил один. Тебя-то кто-нибудь пожалел? — Я, паря, в ничьей жалости не нуждался и теперь не нуждаюсь. Кадачеловек при деле и занят им круглые сутки, то и жаловаться недосуг. — Ты, отец, прости меня. Я это от радости плету всякую несуразицу. — Вот то-то и оно, как говаривает мой брат, а твой родный дядька Степан Афанасьич. За словами, сынок, завсегда гляди… — Так-так его, Данилушка, ишь, разболтался сыночек-то. Соберутся в своем художественном Союзе, толкуют обо всем, всему оценку дают, а простой жизни и не знают, — присоединилась к ним Евдокия. — Хромовые сапоги твои им, видишь ли, не нравятся. А я б за этими сапогами на край света пошла… — На край света не нада, а вот на выселки я тебя заберу. — А ведь хороши сапоги-то, — стояла тут же, наблюдая за происходящим, невестка. — Я только сейчас поняла, что вам, Данила Афанасьевич, туфли что корове седло, простите за сравнение. И костюм на вас — просто загляденье. Сейчас такую материю не выпускают. Качество просто отменное — шик, одним словом. |