Книга Сибирский кавалер, страница 99 – Борис Климычев

Через несколько минут они вошли все в темную юрту Керима-Гассана… (и так далее). В темноте посреди юрты тлел небольшой очаг, дым уходил в небо. В неверном свете костра Григорий не сразу разглядел стены юрты, где были развешаны черепа людей, сушеные крокодилы пустыни — вараны и что-то еще непонятное простому человеку.

Мудрец был черен, морщинист, одет был только в набедренную повязку, да на голове имел чалму. Он выслушал пришедших и сказал коротко:

— Я предсказываю судьбы в исключительных случаях. В последний раз я делал это сто двадцать три года назад в Шемархане. Это требует всех сил, общения, как с небом, так и с духами подземными. Но я вижу, что этому человеку необходимо мое искусство…

«Ври больше, — подумал Григорий, — ты заметил, что у меня оттопыривается кафтан. Ладно, я достану деньги, чтобы ты перестал переливать из пустого в порожнее и побыстрее принялся за дело».

Григорий брякнул кисой с серебром, подал ее магу. Тот сверкнул глазами, поспешно пряча серебро под ветхие махры. Затем сделал величественный жест:

— Мы должны остаться вдвоем!

Абу-Али (и так далее) поспешно удалился, пятясь и кланяясь. Мудрец пригласил Григория присесть на засаленные подушки. Затем подал гостю плошку с чаем:

— Пей!

«Всегда у них зеленый чай! — подумал мрачно Григорий. — Покормить небось не догадаются. Чай да сладкие слова на закуску…»

Старик, между тем, взял веревку, намотал себе на руку, дунул, плюнул, и веревка на руке превратилась в отвратительную, блестящую слизью, буроватую змею. Она глядела на Григория своими немигающими глазками. Старик вскрикнул: «Кюн-вог!», тряхнул рукой, и змея скатилась на землю колечками бронзовых браслетов. Старик подал один браслет Григорию:

— Возьми! Храни, как зеницу ока.

Отхлебнув из пиалы, Григорий почувствовал, что чай у этого старика вроде бы и не чай. От выпитого померкло в глазах и замельтешили в них огненные мотыльки. В это самое время старик высыпал на уголья костра пригоршню зеленого порошка. Удушливый сладкий дым наполнил юрту.

— Ты — что? Уморить хочешь? — сердито заговорил Григорий, кашляя и чихая.

— Молчи! — строго сказал старик. — Это индийский порошок. Пятьсот лет назад его привез моему дедушке великий шейх Акбар. Я буду читать, потом ты будешь видеть. — И маг монотонно затянул: — Васса, вахарман-тюльгули, джамаатхана, шийпан, намазгох, михраб — далана, рабат-ошхона, мазар-хаули, шийпан-чилляхана, шарваразари-чартак, намзгах, бурчулай!

Крокодилы разинули пасти, столетние черепа пыхали огнем из пустых глазниц и скалили полусгнившие зубы. Григорий почувствовал, что перед его глазами начинают проплывать люди, лодки и животные.

— Что это?

— Куда ты хочешь заглянуть? На сколько лет вперед? — спросил великий маг, а может, это был голос с неба. Совсем не старческий, громоподобный.

— Сперва — на десять, потом еще на двадцать хочу заглянуть в свою жизнь, — ответил Григорий.

В голове что-то чуть слышно прозвенело, словно кузнечики на поляне тренькали на гусельках. И Григорий увидел крепости не крепости, дома не дома, в них было по девять этажей, они были совершенно одинаковы, а меж них была дорога, изумительно гладкая, сделанная из чего-то серого, и по ней без лошадей, сами-собой, как в сказке, мчали людей железные крытые повозки. И дорог таких было много, и домов много. А окна домов были в рост человека.

— Где мы? — изумился Григорий.

— Я стал стар, — ответил мудрец, — порошка слишком много насыпал и перепутал слова. И мы попали не в то время. Это город Томский через триста пятьдесят лет.

А этот красивый дворец из красного кирпича совсем недавно был обком-турой. Был тут свой хан, были у него беи. В каждой из сорока комнат сидел или инструктор-бей или инспектор-бей.

Видишь, этот дворец как раз на месте нашей юрты стоит. Теперь в нем не обком-тура, а греховная ханака, куда собрали изображения людей и животных. А как известно, рисовать их запрещено исламом. Но урусские малики развесили картины по стенам. И народ приходит сюда смотреть.

А напротив — белый дом, где сделаны такие огромные окна, что похожи на стеклянные стены, это прибежище лицедеев и фигляров. По-нашему — это дервиши, а по-вашему — скоморохи. В каждом веке люди грешат одними и теми же страстями.

— Зачем мне это? Какое это имеет отношение к моему будущему?

— В этом городе будущего есть человек, имеющий отношение к твоей судьбе…

Григорий решил, что факир сей спятил с ума по старости лет. Но тот показал ему девятиэтажный дом. Таскала людей вверх и вниз железная коробка, похожая на нужник, подвешенный на металлических веревках.

В двух комнатах этого дома не было мебели. Там был старик. Он писал на бумаге, зачеркивал, бормотал, вскрикивал. Иные слова старика Григорий вовсе не разобрал.

— Люди! Страсти! — воскликнул старик. — Белые. Красные. Государственники. Рыночники. Деда и отца убили, мать уморили. И мою съели жизнь. Свобода! Дочь уж и не увижу. Денег на билет нет.

Глазами ослаб. Написал книгу, издать не на что. Графоман мигом тиснет, все двери лбом пробьет. Бумага — серебро, обложка — золото, слова — навоз!

— Кто это, о чем он? — спросил Григорий.

— Забыл я, как в будущем такие люди называются, — сказал йог, — ну, вроде, монах. О людях пишет, для их пользы. В одежде и питье обходится малым, радость видит в труде, за который получает пинки да болячки.

— Зачем мне его видеть?

— Так он про тебя пишет. Ну, как ваш князь Шаховской писал про поход Ермака в Сибирь.

И понял Плещеев, что старик этот сейчас как раз вглядывается в него, Григория, в его время, видит Томский град с его башнями, чайками над водой, петухом на тыне, флажками-ветреницами, гидравлюсом на плотине.

Григорию хотелось спросить летописца, как он узнал про его время и про самого Григория? И каково старику живется в каменном граде, где не осталось ручьев, озер, шумно и дымно? Как жить без чистых рек, лесов и полей?

Но картина города будущего замерцала и исчезла.

— Разучился я, — сказал маг, — годы не те.

— Ты теперь не так далеко, а лет на пять вперед загляни.

— Нет. Я лишь раз могу прочитать волшебное заклинание. Повторить это возможно только через сто лет.

— Ну вот, за такие-то деньги!..

— Не огорчайся, то, что ты видел, тоже ведь твое будущее. Старик-монах, помогай ему Аллах, напишет твою историю и многие люди прочтут ее. Они будут вместе с тобой негодовать и огорчаться, любить и ненавидеть.

Разве я маг? Разве я чудотворец? Я много умею: я могу лечить желчью ящерицы лихорадку, сушеным глазом крокодила могу исцелить женщину от бесплодия. Я много чего могу. Но того, что может этот старик, я не могу, да продлит Аллах дни этого Хафиза! Да пошлет он ему спонсор-бея! Пусть напечатают твою историю золотыми арабскими письменами в чудесной книге, в переплете из самого лучшего пергамента.