Онлайн книга «Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы»
|
Он улыбался как человек, над которым все издеваются. Мать, похолодев, вернулась к нему: – А ну давай возьми меня под руку! Зацепился за нее своей скрюченной конечностью. Пошли кое-как. Он низко опустил голову, внимательно изучая асфальт. Он высоко, как цапля, поднимал каждую ногу, прежде чем ее поставить. Он как будто чего-то опасался и то тормозил, застывал, а то скакал вперед одним прыжком. И снова застывал. Извиняющаяся улыбка, дрожащая рука, цепляющаяся за мать. Опять огромные зрачки. – Ой, ну пошли. Ну ведь опоздаем же! Совсем немного! Вот троллейбус идет! Неровные шаги, торможение, полный ступор, потом прыжок. – Ну опять встали. Ну сколько можно, – твердила она, похолодев. – Ну давай. Он полностью застыл, глядя вниз. Она тоже посмотрела: – Ну что, ну что… Оказалось, он стоит над трещиной в асфальте. В асфальте змеилась большая трещина, опутанная сетью мелких. Он не знал, куда ступить. Он не хотел ошибиться. Мать догадалась. С ней в детстве было то же самое. – Ты не можешь наступать на трещины? Да? Да? Он, дрожа, кивнул. Он стоял, мелко дрожа, не двигаясь. Вернее, он слегка покачивался. – Ну и ничего! Не страшно! Мы сейчас перепрыгнем ее. Вон, смотри, целенькое место. Прыгнули вдвоем. Опять прыжок. Переступили еще несколько. Асфальт был буквально весь в трещинах. Как сухая глина. На цыпочках, мелко переступая, ходом коня, оглядываясь, прыжками и перескоками они достигли троллейбусной остановки. Сели в транспорт. Надо было ехать две остановки. – Ой, у меня тоже в детстве так было, – оживленно говорила мама, – я тебе расскажу про это. Я читала книжку. Это один польский врач написал. Она называется «Ритм жизни». Кемпиньски его фамилия. Он слушал невнимательно. – Понимаешь, он много страдал. Он все испытал, он сидел в немецком концлагере. Потом он руководил клиникой. А потом он начал умирать от почек. Лежал в своей больнице и писал последние два года своей жизни книги. Одна называется «Страх». Вот та, о которой я говорю, это «Ритм жизни». Мальчик смотрел себе под ноги и иронически улыбался. Он как бы говорил: «Вот сейчас смотрите, что будет». – Вот я сейчас разгадаю, о чем ты думаешь, когда не хочешь наступать на трещины. Он взглянул на нее своими маленькими больными глазами. – Ты думаешь что? Что если ты попадешь ногой на трещину, то мама умрет. Он подумал и кивнул. Он не смутился, хотя это была его тайна. Сейчас он был занят своим ближайшим будущим. – Знаешь, – продолжала она, – я тоже всегда так думала, что мама умрет, если я буду наступать на трещины. Я тоже в детстве была такая! И очень многие дети так думают! Он отвернулся. Ничто не могло его утешить. Сошли с троллейбуса, попрыгали по асфальту, испещренному зигзагами, молниями, ущельями и провалами. Семенили, делали широкие шаги. Собственно, это было нарушением всех законов – ведь тайна требовала, чтобы никто не знал, почему нельзя наступать на трещины. А тут мама сама, живая, и она тоже прыгает. Мальчик был сбит с толку. Цель ритуала ускользала, становилась пустой игрой. Посторонний не имел права вмешиваться в порядок действий! Мама это делала, как бы соглашаясь с ребенком: хочешь так – будем делать так. И попирала все основы жизни! Это было не ее дело. Прыгать через трещины – это серьезное занятие, это единственное спасение, но смысл его уходил, если посторонний тоже принимал в нем участие. А уж тем более мама, которой было все посвящено. Мальчик чувствовал себя обманутым. Он прыгал как по принуждению. Как взрослый, который вынужден играть с маленькими и повторять их движения. Ему уже это начинало надоедать. – Опоздаем, – вдруг сказал он, остановившись. – Ну и ничего! Дошли же! Наша главная задача – оказаться в школе и не пропускать уроков, так? И мы добрались почти что. Давай прыгай. Он не двигался. Он покачивал головой, как бы сомневаясь, есть ли смысл в этих прыжках. – Вон туда. Прыгай! Он шагнул. Впереди были школьные двери. Возможно, что в окно могли его увидеть. Он шагнул еще раз, еще. – Ты иди вперед, иди. Ну пока. Опоздал не страшно, на пять минут. Она остановилась, повернула и зашла за киоск. Когда мальчик добрел до дверей, открыл их и исчез, она помчалась на помощь. Тихо вошла. Он уже миновал холл и стоял у дверей. Путь ему преграждала толпа возбужденных ребят. На рукавах у них были красные повязки. Мама спряталась, но они ее и не заметили. Все их внимание было приковано к мальчику. Они загоготали. Несколько кулаков ткнуло в лицо. Он терпел, прятал голову, согнувшись, как больное животное. Заслонялся сумкой. Двинули ногой, целясь в пах. Он увернулся, прикрыл сумкой живот. Стали отнимать сумку. Били по голове. Пыхтели, матерились. – Вот тебе ща… Вот тебе ща покажем… как опаздывать. Смеялись сдавленным смехом. Мама подскочила к дверям. Рожи, улыбающиеся, красные, не успели трансформироваться и так и застыли осклабившись. – Так, – сказала она. – Избиваете? Я свидетель. В милицию захотели? Они не отвечали, часто дыша. Их прервали на самом интересном месте. – А сейчас я иду к директору. Ты сможешь их опознать? – спросила она у ребенка. – Их выстроят, ты узнаешь? Он отвернулся. – Да я тоже вас опознаю, – сказала она в бешенстве и показала кулак ближайшей роже. Рожа отпрянула и загудела: «А че!» – А то! Я вас найду и вычислю в любой толпе! Вас пятеро. Из клубка кто-то тихо исчез. – Ты ушел, но я тебя вычислю! Отвалите все. Иду к директору. Пойдем. Дежурные распались, отпрянули. Мама с сыном вошли в школу. Он двигался опять как осужденный на казнь. Все было понятно. Ему это припомнят. Он уже не просто боялся, его душа обмерла. Мама вошла в директорский предбанник, со словами «избили мальчика» оставила его около секретарши (та привстала) и ринулась к директору. Она накричала на него. Она употребила слова «дедовщина» и «зона». Она также упомянула о ежедневном грабеже денег. |