Книга Сарум. Роман об Англии, страница 127 – Эдвард Резерфорд

Три месяца спустя Бартоломью совсем забросил обучение своего подопечного, а к Михайлову дню и вовсе начал строить каверзы: то оставит с подветренной стороны горку толченой извести, чтобы едкую пыль задуло Осмунду в глаза, то подменит камень, над которым трудился мальчик. Поначалу Осмунд не замечал подвохов, но потом сообразил, что всякий раз, как дело не идет на лад, Бартоломью появляется, словно бы невзначай, и строго распекает ученика, поглядывая на него с плохо скрытой злобой и до крови расчесывая гнойный волдырь на шее.

Впрочем, Осмунд не обращал внимания на придирки. Время ученичества стало для него самым счастливым в жизни. Весна сменялась летом, лето – осенью, осень – зимой, Осмунд рос и наливался силой, но основными вехами для него служили его собственные достижения: он точно помнил день, когда стал опытным распильщиком, и день, когда научился верно обтачивать камень.

Летом каменщики начинали работу с первым лучом солнца и трудились до заката, с небольшими перерывами на завтрак и обед; ужинали вечером, когда звонил церковный колокол, созывая священников на вечернюю молитву. Осмунд изредка возвращался домой, в Авонсфорд, но все больше и больше времени проводил на соборном подворье, почти не замечая, что происходит за его стенами.

На четвертый год, в сентябре, один из старших мастеров сообщил Осмунду ошеломительное известие:

– В виде исключения мы решили принять тебя в гильдию каменщиков.

О подобной чести Осмунд даже не мечтал – ученичество обычно продолжалось семь лет, и даже Бартоломью оставалось пробыть в учениках еще год.

– Не забудь, ты должен показать мастерам свое умение, – напомнил мальчику каменщик.

Осмунд сразу понял, чем подтвердить свои способности.

В готических соборах было множество декоративных украшений: замысловато выточенные базы колонн и пилястров, изящные капители с резными изображениями зверей и растений, горгульи, гротески и химеры, барельефы на гробницах епископов (древние захоронения перенесли в новый собор из старого замка на холме). Однако самым сложным были розетки замковых камней для сводов собора: на них вырезали всевозможные узоры, в частности причудливый растительный орнамент – каменное кружево. Ажурное переплетение листьев, стеблей и цветов свидетельствовало о высоком мастерстве резчика.

– Я сделаю потолочную розетку, – уверенно заявил Осмунд.

Он подготовил двенадцатидюймовую круглую плашку, в центре которой красовалась махровая роза, как на дверях особняка Годфруа; ободком служило кольцо буковых листьев, а пространство вокруг срединного цветка занимали изящно сплетенные дубовые ветви с желудями, стебли камыша и вьющиеся побеги плюща – растения, с детства знакомые мальчику. Он трудился над розеткой ранним утром и поздним вечером, при свечах или при свете очага и, завершив свое великолепное творение за два дня до собрания гильдии каменщиков, в канун Рождества, спрятал розетку под кровать, в сундук с инструментом.

На следующий день, после работы, Осмунд выволок сундук из-под кровати и ошеломленно ахнул – розетка исчезла.

Тогда Осмунд и согрешил в третий раз – он разгневался. Никогда прежде он не испытывал подобного чувства. Юноша задрожал всем телом, глаза застила красная пелена, а короткие пальцы побелели, крепко вцепившись в рукоять молотка и долота. Оцепенев от злости, он еле слышно пробормотал:

– Бартоломью…

Что же делать? Через два дня ему надо показать свою работу мастерам-каменщикам, иначе его не примут в гильдию.

Вечером в жилище каменщиков пришел Бартоломью и как ни в чем не бывало уселся на свою кровать. Осмунд ничего не сказал – обвинить обидчика без доказательств было невозможно. Бартоломью с удовлетворенным вздохом растянулся на кровати и спокойно уснул, а Осмунд всю ночь провел без сна. Злость его не отпускала.

Перед рассветом Осмунд решил убить Бартоломью и потянулся за долотом: один удар в горло – и все будет кончено. А что потом? Бежать? Куда? Осмунд удрученно покачал головой, и тут его осенило… Гнев подстегнул воображение юного каменщика.

В предрассветных сумерках он, не глядя на мирно спящего Бартоломью, вышел на подворье, выбрал кусок из груды чилмаркского известняка и направился в Авонсфорд.

Следующим вечером в просторной комнате на втором этаже постоялого двора мастера-каменщики с любопытством глядели на Осмунда. Юноша побледнел и осунулся – впрочем, неудивительно, ведь он два дня не спал. Сегодня он впервые не вышел на работу, и Бартоломью с напускным сочувствием заявил, что Осмунд боится предстать перед каменщиками, однако похоже, что юнец все-таки справился с робостью.

– Ты готов показать свою работу? – спросил мастер.

Осмунд протянул ему полотняный мешочек.

– Здесь потолочная розетка?

– Нет, не розетка, – ответил юноша.

– Ты же сам сказал… – недоуменно поморщился каменщик.

– Розетка исчезла, пришлось заново резать.

– Что ж, показывай, – разочарованно вздохнул мастер.

Из мешочка Осмунд достал каменную фигурку в двенадцать дюй мов высотой – такие химеры устанавливали над капителями собора, – опустил ее на стол перед каменщиками и молча отступил на шаг.

Мастер удивленно распахнул глаза.

Фигурка изображала Бартоломью. Осмунд с удивительным сходством передал угрюмое выражение длинного лица, торжествующе вздернутый подбородок, злорадную ухмылку и даже волдырь на шее. На раскрытых ладонях покоилась круглая розетка с крошечной махровой розой посредине.

Каменщики рассматривали фигурку не произнося ни слова – все и так было понятно.

– И как долго ты ее делал? – спросил мастер.

– Один день, – сказал Осмунд и, помедлив, честно признался: – И одну ночь.

На лицах каменщиков засияли довольные улыбки. Мастер оглядел своих товарищей и удовлетворенно кивнул:

– Добро пожаловать в гильдию каменщиков, Осмунд Масон.

Гнев и злоба, которую так долго таил в себе юноша, тут же исчезли без следа.

Ночью Осмунд вышел на соборное подворье, посмотрел на недостроенные стены собора и прошептал:

– Я посвящу ему всю жизнь!

1264 год

Если бы Питеру Шокли сказали, что в этом году родится парламентская демократия, он бы сначала не понял, а выслушав объяснение, рассмеялся бы – такого не бывает и быть не может.

Питера Шокли в Саруме считали человеком рассудительным и к мнению его прислушивались. В сукновальне равномерно постукивали тяжелые дубовые колотушки, и дело приносило хороший доход. Такие же сукновальни работали в Мальборо, за двадцать пять миль к северу, и в Даунтоне, в шести милях к югу, но в окрестностях Сарума их было только две: епископская, на окраине Солсбери, и мельница Шокли – в Авонсфорде.

Питера приняли в гильдию торговцев, у горожан он пользовался уважением, дело свое знал, так что богатство семьи росло и множилось. Эдварда Шокли печалило лишь одно: сын отказывался жениться.