Онлайн книга «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами»
Крофт негодующе поднял руку, но Капустин продолжал: – Они с тех пор везде во вселенной, куда дотянуться могут, вводят феминизм… А для мужского пола – кросс-дрессинг. Заставляют самцов мочиться в женской позе. Цель у них на Земле такая – довести технологию до порога, когда можно будет через пробирку размножаться, а потом всех мужчин за один день извести и оставить одних лесбиянок. Американскому президенту об этом секретные службы каждые две недели докладывают, да только что толку, если президент – дрон? Я догадался, что слово «лесбиянка» означает то же самое, что трибада. Ум мой был так сконфужен, что я не к месту задумался, как бы правильнее перевести «трибада» на русский. Это ведь от греческого «тереть» – наверное, терка? Впрочем, звучит как-то кухонно. – И ладно бы только ваш президент, хрен с ним, – продолжал Капустин, – но ведь ваши зеленые сучки уже половине человечества в башку залезли. Самым элементарным и действенным методом. Просто запретили говорить слова, которые еще вчера было можно. Вроде безобидно, но на деле – продвинутая зомбическая технология контроля. В точности как у колдунов на Гаити… – Интересное сравнение, – заметил Димкин. – Вы на Гаити по культурному обмену были? – Чтоб вы знали, Маркиан Степанович, – продолжал Капустин, – вся политкорректность – от этих зеленых выдр со страпонами. Они всю вселенную уже задолбали… Эти, – Капустин кивнул на американских военных, – все знают, просто надеются, что при их жизни обойдется. Что выйдут на пенсию с прибором в штанах и будут из него барбекю жарить на заднем дворе… Я заметил, что во время этой тирады полковник А и другие черти перестали заниматься своим делом и повернулись в нашу сторону. А потом черт со штандартом приподнял свою хусспу и ударил шестом в землю. По подвалу прошла словно бы волна электрического гнева. Профессор Берч, до этого молча глядевший себе под ноги, встрепенулся, будто его дернули за невидимый поводок. Встав со своего места, он сказал: – Заявляю решительный протест против искажения исторической правды и языка ненависти, звучащего за этим столом. Слова «стервы», «сучки» и «выдры» относятся к языку ненависти, и их употребление является актом микронасилия. Наказание – болевой шок. Правильное именование расы наших уважаемых старших партнеров – «Красотки А» или «Красавицы А». С целью разрушения гетеронормативных клише к ним следует обращаться исключительно в мужском роде, за нарушение – болевой шок. Гендерная флюидность является важнейшим условием свободной самоидентификации космических рас, поэтому слово «страпон» также относится к языку ненависти – следует говорить «перформативный конструктор гендерной идентичности». Примитивная и лживая трактовка космической истории недопустима. Целью Красоток А является построение мирного и безопасного космоса для всех рас, кроме изгнанных из времени и пространства омерзительных спермозавров. Желающий узнать правду о Сутках Славы должен обратиться к культурному представителю Красоток А, и ему будет предоставлена вся необходимая информация… Димкин с Крофтом поднялись со своих стульев, приложили правую ладонь к сердцу и громко произнесли: – Ай-ай! Ай-ай! Все их римское величие сразу куда-то делось, и я сообразил – если эти высокие статные красавцы не боятся других военных, это еще не значит, что они не боятся ничего вообще. Я не выдержал и засмеялся. И тогда черт с хусспой повернул ко мне ее диск. В глаза мне ударила зеленая молния, в голове будто что-то оборвалось, и я лишился чувств. * * * Почти тут же я пришел в себя. Вернее, попытался. Знаете, Елизавета Петровна, это было так, словно я на миг заснул, а душу мою тут же уловили сачком и удерживали теперь всего в вершке от пробуждения. Вроде бы я знал, что сижу за столом, где идет какой-то недобрый разговор. Но время в подвале текло очень медленно – настолько медленно, что я понял: пока здесь происходят тихоходные события и произносятся бесконечно длинные слова, я вполне могу навестить еще одно прилегающее помещение, даже не поднимаясь с места. Так же, как делал раньше… Никаких прилегающих к подвалу помещений в моем доме нет, и мне никогда не случалось путешествовать, не вставая с места – но если галлюцинирующий мозг желает сам себя обмануть, внутри у него не предусмотрено никакой тому оппозиции, что, конечно, делает любые человеческие потуги на истину весьма смешными. В следующий миг я, словно в арабских сказках Шахерезады, покинул подвал и перенесся в роскошно убранную спальню, причем роскошь эта ничуть меня не удивила. Затем я возлег на нежнейшее благоухающее ложе – и стал ждать. Трудно решиться рассказать вам дальнейшее, Елизавета Петровна, потому что вы можете подумать обо мне дурно – поэтому умоляю, дочитайте мой рассказ и не делайте прежде этого никаких выводов. Итак, предо мной вдруг появились… Вы. Да, Елизавета Петровна, это были вы – и никогда прежде (кроме, может быть, одной баденской ночи) не видел я вас столь ко мне расположенной. На вас был, простите, один лишь пеньюар. А в руках вы держали корону из золотого картона – вроде тех, какими увенчивают провинциальных трагиков, играющих Шекспира. Вы сладостно и покорно улыбнулись – и водрузили эту корону мне на голову… Я поверить не мог, что все это действительно происходит. Вы сказали, что смиряетесь со своей долей – и будете теперь служить мне, как положено женщине от века… Никогда не ожидал я услышать от вас подобных слов – но со стыдом признаюсь, что они были мне приятны. А вслед за этим мой сон как бы расслоился на множество одновременно происходящих картин или сцен, и в каждой из них были заняты мы с вами. И всюду, Елизавета Петровна, вы, отринув всякую мысль о себе и даже самое свое достоинство, старались услужить мне, как раба своему господину. Я говорю не только о безумных плотских утехах, что я переживал во множественных тупиках и аллеях этого волшебного лабиринта – нет, все ваше существование целиком было подчинено моему удобству и приятности. И, глядя на ваше самоотверженное служение моей неге, я понял многое, что раньше просто не приходило мне в голову. Я никогда не задумывался, на какие тяготы и муки женщина идет, чтобы превратить себя в орудие мужского наслаждения. Уродующие тело корсеты, всякие каблучки, плечики и грудки, ежедневная раскраска лица вреднейшими субстанциями, необходимость следить за модой и слепо ей подчиняться, постоянные утренние мучения с прической, и особенно приведение самой души в подобие сладко мяукающего в мужское ухо органчика – словом, фундаментальнейшее издевательство над своей физической и духовной природой, и все это для того, чтобы я, Маркиан Можайский, мог сорвать на лугу жизни цветок своего наслаждения… И вот прямо посреди этого упоительного праздника мне как бы задан был вопрос – правильно ли происходящее? Справедливо ли? Я задумался. Да, с одной стороны это можно было назвать несправедливым и даже жутким. Но, с другой стороны, подобное состояние женщины является, скорей всего, природным, потому что его воспроизвели все великие цивилизации – а мало ли ужасов в природе? Посмотрите на брачные обычаи каких-нибудь термитов или жужелиц, так и найдете все то же самое. Жутки обе половинки человеческой жизни, что женская, что мужская, просто они жутки по-разному. |