Онлайн книга «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами»
– Да, действительно, – сказал Капустин. – А какая между ними разница? – Обычный «Цади» означает праведность. А прямой «Цади софит»… Как бы это объяснить… Вы помните «Возвращение блудного сына» Рембрандта? Капустин кивнул. – Так вот – если бы Рембрандт закрасил весь холст белой краской, а в самом центре нарисовал маленькую красную «Цади софит», получилось бы то же самое, только лаконичнее, возвышеннее и точнее. Смысл «Цади софит» – это «баал тещува», что в буквальном переводе означает «хозяин возвращения». Это человек на той стадии развития, где покаяние, соединяющее «Хэт» и «Хэ», позволяет ему сойти с пути греха и вернуться к истине. «Цади софит» выше простого «Цади» не только визуально, но и мистически. Согрешивший и вернувшийся к свету дороже сердцу Адонаи, чем праведник, не грешивший никогда. Вы знаете свой грех, Теодор, и вы пришли ко мне покаяться в нем… Капустин закивал, словно соглашаясь по очереди с разными аспектами этой мысли. – Теперь смотрите, – продолжало Солнце. – Энергия покаяния, соединившая крайние «Хэт» и «Хэ» проникает в две центральные буквы и находит свое отражение в скрытой «Цади софит», на которую указывает «Цади». Но что происходит дальше? – Что? – Именно здесь тайна. Я ведь не зря нарисовал согнутую «Цади» рядом с прямой. Посмотрите, как меняется эта буква. Она как бы встает с коленей, одновременно распрямляя спину… К чему направлено это движение? Продолжите его мысленно. Чем оно закончится в пределе? – Буква выпрямится еще сильнее? – Именно. И что мы увидим перед собой тогда? Какую букву? Смелее, смелее, она уже есть на столе… – Вот эта? – и Капустин указал на букву: ו – О да. «Вау». В печатном тексте ее даже обозначают простой вертикальной чертой. Вы помните, какой в ней смысл? Капустин хихикнул и кивнул. – Ну нет, – сказало Солнце чуть жеманно, – не совсем то, что вы подумали. Хотя и это тоже. Вы забегаете вперед, Теодор, всему свое время… «Вау» означает не только мужской принцип, но и разум, если просто – вменяемость. Но главное в другом. Главное в том, как изменится тетраграмматон, когда «Цади» проделает свою скрытую работу полностью и трансформируется в «Вау». Мы получим вот что… Солнце провело над столом палочкой, и перед Капустиным зажглось еще одно слово: חופה – «Хэт – вау – пэ – хэ», – произнесло Солнце. – Читаем опять справа налево, вы помните, да? – Что это? – спросил Капустин. – Это тетраграмматон «купа». – А что он значит? – Он означает «брачный полог», под которым должны соединиться муж с женою. Или, если первая «Хэт» состоит из двух «Вау», муж с мужем… Когда скрытый «баал тещува» проделает свою работу, его обязательно пустят под этот полог. Обязательно… И Солнце снова положило свою теплую ладонь на кисть Капустина. Пальцы Капустина напряглись, но он не убрал руку. – Скрытый «баал тещува», – тихо и проникновенно произнесло Солнце, – символизируемый теневым знаком «Цади софит» – это вы, Теодор. Смысл потаенности в том, что действовать до поры вам придется тайно. А как именно, вам объяснит мой помощник по региональным вопросам… Солнце подняло руку и легонько потрепало Капустина по щеке, а потом опять положило пальцы на его ладонь. Прикосновение было мягким, теплым и чуть влажным. – Я рад был встретиться с вами, мой друг. Сейчас меня ожидают другие братья, но скоро мы увидимся вновь – и, надеюсь, проведем вместе больше времени… Как говорил наш с вами соратник по скрытой работе Александр Пушкин, «из искры возгорится пламя». Я не поэт. Но надеюсь от всего сердца, что наша с вами хуцпа скоро превратится в купу для двух «Вау»… Возможно, уже при следующей встрече. Последнее написанное на столе слово загорелось вдруг очень ярко. Капустин на миг опустил на него глаза – а когда он их поднял, Солнца в комнате уже не было. – Worshipful sir… Капустин оглянулся. Батлер с бакенбардами так и стоял у двери. – Вас ожидает помощник по региональным вопросам, – сказал он по-русски. Капустин кивнул и поднялся со стула. Первые несколько шагов по комнате дались ему с трудом, но он справился с собой и выбрался в коридор вслед за батлером. Навстречу им шли двое – другой батлер, похожий на первого, и необычного вида масон: на нем был безупречный смокинг и красная бабочка, но с его бритой головы на плечо свисал длинный чуб, а фартук был расшит веселыми ромбиками, крестиками и снежинками, соединенными в симпатичный, но легкомысленный узор – легкомысленный настолько, что в фартуке даже появлялось нечто кухонное. Лишь с усилием Капустин узнал в комбинации крестиков и ромбиков традиционные циркуль и наугольник. Поравнявшись со странным масоном, Капустин прокашлялся и сказал: – Здоровеньки булы! Масон с чубом покосился на капустинский фартук, успевший опять обрасти густым мехом, – и настороженно ответил: – Булы здоровеньки… Они разошлись. Батлер уводил Капустина вглубь подвального лабиринта, и чем дольше они шли, тем отчетливее становилась лежащая на всем печать запустения. Кажется, они направлялись в самый дальний аппендикс винного погреба, где люди не бывали годами… Редкие двери были покрыты паутиной и плесенью – их, видимо, давно не пробовали открыть. Кто мог ждать в таком месте? Но вот в стене появился боковой проход, батлер повернул в него – и нагнавший его Капустин вместе с ним вступил в пятно лунного света. Впереди была ведущая вверх лестница с чугунными перилами. Высоко над ее пролетом располагалось окно, из которого бил лунный луч. – Вам туда, – сказал батлер, указывая почему-то на луну. – Я подожду здесь… Капустин медленно пошел вверх по лестнице. Происходило что-то странное – с каждым шагом желтое сияние в окне делалось все ярче, а идти вверх становилось все легче, словно луна притягивала к себе сильнее и сильнее. Дойдя до середины лестницы, Капустин замер в неустойчивом равновесии и оглянулся на батлера. – Смелее, – улыбнулся тот. Капустин сделал еще шаг, и луна победила. Его оторвало от ступеней, рвануло к окну, и он огромным мячом пробил стекла. Луна потянула его к себе, и он понесся к ней с невозможной быстротой: в ушах засвистал холодный ветер, мелькнули желтые тучи внизу – и вдруг вознесение кончилось так же внезапно, как началось. Капустин понял, что сидит на стуле – жестком и довольно неудобном. Вокруг была комната со сводчатыми стенами, почти такой же формы, как его спальня в самолете. Своей аскетической пустотой она, впрочем, больше напоминала его московский кабинет. Но теперь посетителем был он сам. |