Книга Детонация, страница 67 – Василиса Раса

И чужой, довольный, горячий смешок: «Мальчишка!», на который у него тут же с вызовом зарделось: «А вот больше и нет!» И сразу же растворилось, унеслось в каком-то сверхъестественном угаре.

А вечером Армери попросила его отнести саквояж на вокзал в камеру хранения. Сказала, что поезд у неё рано утром, а машина где, неизвестно, и разбираться с этим она станет уже по возвращении. И рука болит сильно. А он у неё тут последний… Последний, в общем. И улыбнулась так щемяще, так грустно. Что Южику стало совсем теперь нехорошо.

Парень поморщился, ничего в этих странных женских придыханиях не понимая. Зато чувствуя почти невесомую горечь от вроде бы удачного и неожиданного своей жизни пируэта.

— Могла бы и так попросить, без всего вот этого. — Парень мужественно не покраснел.

— Глупый, — прошептала ему прямо в ухо жарким, смеющимся ртом красивая женщина, щёлкнула пальцем по носу и пододвинула ногой к Южу тяжёлый саквояж.

Парень отнёс его туда, куда она повелела, к закату. А после отправился встречать бабушку в сад, искренне стараясь ни о чём сейчас совершенно не думать.

Не думать получалось отвратительно плохо. Он то и дело замедлял шаг, поднимаясь по грунтовой дорожке к их саду. Перед глазами попеременно всплывали то самое прекрасное, что ему сегодня посчастливилось (а посчастливилось ли? Юж совсем уже не был в этом уверен), то Оксанкино растерянное лицо, если она об этом узнает…

По сторонам смотреть сил уже не было. Кучами наваленные ветки, сломанные заборы, сорванные крыши, выбитые стекла пугали и заставляли хмуриться и даже сердиться. И всюду не спеша, потихоньку переговариваясь, шевелились люди. Посмеивались даже, совершенно не в курсе того, что творилось у Южика внутри.

Звезда юношеской сборной по фехтованию почти оглушенно остановился, рассеянно глядя под ноги.

Ощущения разделились ровно на две половины: от пульсирующей, шокированной радости, которой хотелось скорее поделиться по-детски со всеми, до пришибленности неправильностью, неторжественностью, что ли, момента. Парень сам себе усмехнулся.

И как же теперь с Оксанкой? И не окажется ли она ему больше не интересна? Тряхнул головой. Бред. Угораздило на свою голову. И ведь не расскажешь никому. Юж нервно рассмеялся в небо. И тут же ударилось что-то ему в грудь, обхватил кто-то крепко за пояс.

Он узнал сладкий запах духов, и… к дрэку все эти дурацкие мысли. Обнял свою Оксанку уверенно и крепко. Слава богу, с ней ничего не случилось.

Когда они с бабушкой вернулись, Армери в их квартире не было.

Была коробка с дорогим шоколадом на столе и записка: «Я очень сентиментальна. Спасибо за все. Теперь я знаю, что хотя бы один человек будет помнить меня всю жизнь. Целую, Жень». Бабушка метнула на чемпиона пугающий взгляд, такой, что у парня вмиг отнялись и руки, и ноги — ей-богу, поединки были спокойней, — но ничего не сказала. Только головой заметно качнула.

Из дома ничего не пропало.

* * *

Я проснулась от счастья.

Не было ничего такого, что я не помнила, где я и с кем. Я прекрасно знала всё это. И, наверное, улыбнулась раньше, чем открыла глаза. Поймала тихий прищуренный взгляд и притянула к себе уже прохладную подушку.

А Грэм просто застыл у двери душа и смотрел на меня. Молча.

Солнце за тонкими трепещущими занавесками, и снова стрижи. Тонко пахнет пионами. Они на столе, я помню. Рай, наверное, пахнет вот так же.

Почти одетый мужчина медленно сглотнул и беззвучно шагнул. Ко мне.

— Ты побрился… — пожурила сиплым шёпотом.

Нет. Не пионами. Рай пахнет этим мужчиной и летним утром после дождя.

Большая ладонь накрыла мою, и пальцы сами сплелись вместе.

Грэм был так близко — так правильно, так спасительно близко. Налилось горячо в груди и медленно отпустило. Оператор моего сердца слабо улыбнулся и тоже шёпотом спросил:

— Уедешь?

Взглянула на него, наверное, с обожанием, и:

— Да, — легко согласилась я.

Мужчина еле заметно выдохнул и сжал меня крепко.

— Нам обоим пора.

Не отказала себе, провела ладонью по его щеке, накрыла потянувшиеся за нею губы. Украла коротенький вдох и немедленно оказалась с прижатыми к подушке руками.

Целовал меня медленно и глубоко. Будто снова на память. Не надо!

— Скажешь, что происходит?

— Не нужно.

Здравый смысл решительно убеждал в обратном.

Высвободилась аккуратно из рук.

— Грэм, — позвала тихонько.

Вздрогнул и выдохнул обречённо:

— Не отстанешь?

Я в ответ промолчала.

— Пожалуйста, — попросил без особой надежды.

Даже не могу сказать, каким он нравился мне больше. Таким вот тихим и со всем согласным или почти пугающе-грозным. Пожалуй что всяким. В горле цапнуло что-то нежное и смешное.

— Это ведь важно? — Умоляю, скажи, потому что мне страшно.

— И опасно. Поэтому просто уезжай, — и посмотрел так что я почти согласилась.

— А ты?

— А я — когда придет время.

Я молча смотрела ему в глаза. Ждала.

— Мы готовимся к контролируемой диверсии, — сказал нехотя, наконец.

— И что это значит?

— Что здесь планируется теракт, и мы собираемся его допустить.

Я приподнялась на кровати.

— Это… как?

— Довольно сложно. — Грэм наоборот откинулся на подушки, потёр ладонями лицо и шумно вздохнул.

Он устал. Сейчас это вдруг было заметно. Морщинки у глаз стали чётче. А прежде скрытое под щетиной лицо, кажется, осунулось, и щеки запали. Тепло пришло из груди, стремясь к нему. Сжала мягко большую ладонь.

— Покажи спину, — попросила тихонько.

Покачал чуть заметно головой и с усмешкой слегка улыбнулся:

— Не надо.

— Больно?

— В бронепластину попало. Удачно.

Я беззвучно ахнула и потянулась к нему руками.

— Их же пробивает на раз.

— Твои же в Охаше не пробило, — поймал мои запястья. — Эти — самые лучшие. Другим бы я тебя и не доверил.

Выдернула руки, толкнула его на живот и застонала в голос.

— В меня тогда попал крошечный осколок. И то — рикошетом, — осторожно погладила воздух над багровым, расплывчатым пятном.

— А вчера в нас стреляли с трёхсот метров, да и калибр был мелковат для беспокойства. И знаешь, мне думается… — Он хмурясь прикрыл глаза. — А, ладно. Всё? Налюбовалась?

Господи, нет, конечно!