Онлайн книга «Из блокнота в винных пятнах (сборник)»
– Я не знал, что при диабете так бывает… Больше я ничего не мог сказать. Вот Джон Банте, вероятно, лучший писатель на свете, лежит слепой и обкромсанный! – Сейчас уже не так часто. Но его прибило, когда этих современных способов лечения еще не существовало. – Вот же блядство… Потом я вспомнил рассказ Банте: там он писал, что у него отца было то же самое, он плевал на все советы врачей и допился до смерти. – Врачи говорят, ему недолго осталось. Мэри говорит, ему очень понравилось твое предисловие. Он начинает новый роман… – Постой, как… – Диктует Мэри… – Сукин сын… – В общем, они хотят с тобой повидаться. У меня тут их номер записан… Слово «повидаться» тут было не вполне уместно. Но у меня появился номер телефона. Я им позвонил. Ответила Мэри, сказала, как приободрился Джон от переиздания «Благородных времен». – Но ему нужно возвращаться в больницу. Если хотите его повидать, вам придется ехать туда. – Конечно же, я хочу его повидать. Я 40 лет уже хочу его повидать. Мы условились о дате, и я записал, как туда добраться. Я из тех, кто путается в направлениях, я по дороге в супермаркет заблудиться могу. К счастью, жил я с хорошей женщиной, Алтой. Я показал ей инструкцию. – Алта, детка, ты не могла бы мне помочь найти это место? – Конечно. – Ты не против съездить? – Нет, отнюдь. Я сама бы хотела с Джоном познакомиться. Она много всего слышала от меня про Банте, когда я бухал. До чего мир глуп, если не знает, что есть его работы. До чего мир глуп, если чествует таких, как Мейлер, Кэпоути, Беллоу, Чивер и Апдайк, когда одним простым абзацем Банте может сказать больше с потрясающей простотой. Лучшие не всегда возносятся на вершину – будь то в литературе, музыке, живописи, актерской игре, политике или еще где, к чертовой матери. В столетиях Человечества тут ничего нового. – Хорошо, – сказал я Алте, – поедем. То была Кинематографическая больница, странное название. Когда кино только начиналось, его считали движущимися картинками. Больница была для актеров, режиссеров, сценаристов, операторов, всех, кто хоть сколько-нибудь работал в кино. В Холливуде, как его раньше называли, только Холливуда больше и не было. Холливуд стал трущобой. В общем, я поставил машину, и мы с Алтой вышли. Здание было одноэтажное и выглядело довольно мирно. В большинстве палат по одному человеку. Что здорово. Я-то почти все свои больничные срока мотал в больших темных комнатах, заставленных койками, и все там больше напоминало наскоряк обустроенный на случай бомбардировки церковный подвал. Нас направили в нужную палату, и мы до нее добрались – и тут из нее вышла женщина. Худенькая, изящная, грустная. – Чинаски? – спросила она. – Да, Мэри, – ответил я. – Это Алта. – Он спит, – сказала Мэри. – Давайте не станем его будить, – сказала Алта. Мы дошли до столовой или кафетерия, или что у них там, и взяли себе кофе. – Врачи ему дают 6 недель максимум. Он бы предпочел лежать дома, но им нужно оперировать. Надо отрезать кое-что еще. Ноги. Господи, подумал я, ну и сколько еще они могут отрезáть? Чтоб он протянул еще 6 недель? – Я ему читала кое-что ваше, и ему понравилось, – сказала Мэри. – Спасибо. Вошел пациент; кружа на месте, он разговаривал сам с собой. Взял пустую кофейную чашку и принялся говорить в нее. – Господь носит зеленые чулки, – говорил он. – У Господа девять голов и нет половых органов. Его любимая игра – баскетбол… Затем поставил чашку и вышел. – Это бывший знаменитый актер В. М.… Безвредный. В. М.? Это был В. М.? Симпатичный мальчик-раб, что обрушивал на язычников сами храмы после того, как львов поубивал? – Наверное, Джон уже проснулся, – предположила Мэри. – Мы можем в другой раз прийти, – сказала Алта. – Давайте попробуем, – сказала Мэри. Мы вернулись в палату. Мэри почувствовала, что он не спит. – Джон, к тебе гости… Под простыней лежал этот маленький дядька. От ног его мало что осталось. Руки, кисти ему оставили. Руки у него выглядели очень бледными. Но у него было великолепное лицо, у него было лицо маленького бульдога. В нем виделось много упорства. Это слово – добрее, чем «мужество». Я взял его за руку. – Здрасьте, Джон, я Чинаски. Я тут с Алтой. Алта взяла его за руку. – Здравствуйте, Джон, мы рады вас видеть. Если мы можем что-то сделать, вы нам скажите. Мэри поправила подушку у него под головой. – Слушайте, – попросил он, – может кто-нибудь приоткрыть окно? Здесь очень жарко. Алта встала и немного открыла окно. – Я вас долго искал, Джон, сорок лет. Я сам, бывало, болтался по Банкер-Хиллу и голодал, как вы. – У вас голос мягкий, – сказал он, – но спорим, вы и крутым быть можете, если захотите. – Угадали, – сказала Алта. Я стал рассказывать Банте, как нашел отель и сходил к нему в номер, и постучался в дверь. Рассказал, где перепрыгнул через ограду и как этот отель выглядел. Он улыбнулся. – Вы не туда зашли. – Что? Банте слегка хохотнул. – Я жил в отеле чуть получше. – Ну, вот я вас и нашел… – Это правда… – Вы от меня скрылись на какое-то время. – Да, моя катастрофическая карьера в Голливуде. – Я уверен, вы и хорошую дрянь там писали. Человеку ж надо как-то жить… – Ну да, – улыбнулся он. – Вам дать воды или чего-нибудь? – спросила Алта. У нее больше здравого смысла, чем у меня. – Да, не мог бы мне кто-нибудь сигарету прикурить? Мэри достала одну из пачки и вложила Джону в руку. Тот поднес покурку ко рту, и Мэри чиркнула спичкой. Джон затянулся. – Спасибо. – И как же оно было в Голливуде, Джон? – Как было, так и было. У каждого сценариста отдельный кабинетик. Мы сидели на зарплате. Немного чего делали. «Мы вам дадим знать, когда понадобитесь», – говорили. Шли месяцы. Там какое-то время пробыл Фолкнер. Он просто заходил к себе и принимался пить. Пил каждый день. Ни дня не пропускал. В конце каждого дня нам приходилось его оттуда выволакивать и загружать в такси. Мы получали зарплаты за то, что ничего не делали, просто за то, что сидели там. У нас как будто отрезали яйца и выпустили на пастбище. Нам словно бы платили за то, что мы торчим в преисподней. |