Онлайн книга «Из блокнота в винных пятнах (сборник)»
– Мы вам цветов принесли, – сказала Алта. – Может, вы их и не увидите, зато понюхаете. Вот… – Да, приятно пахнут… Хорошо, что вы зашли… – Только тут вазы нет, – сказала Алта, – я схожу поищу. Она вышла. – Ну, Хэнк, как оно? – Я у вас то же самое спросить собирался, только боялся ответа. – Ну, знаете, доктор Чик опять себе ножик точит. Я сел. – Вам вода нужна, сигареты? Судно вынести? – Не, все в порядке… – Черта лысого. – Хорошо б домой. Тут я работать не могу. – Я знаю. Слушайте, у меня тут вопрос есть… – Что? – А что стало с красоткой Кармен из «Благородных времен»? Она по правде так и пропала в пустыне? – Нет, она вернулась. И оказалась чертовой лесбиянкой! – рассмеялся он. – Святый-сратый! Алта вернулась с цветами в вазе. – Что это вообще за больница? Вазы у них не найти. – Тут цирк, – сказал Банте. – Сегодня привезли парня, который раньше играл Тарзана; он бегал по коридорам и орал, как в джунглях. Наконец его водворили в палату. Он безвредный. Но, по-моему, всем нам поднял настроение. Вернул к тем временам, когда мы были еще в деле… – А сюда не забегал? – А как же – я клыки оскалил, и он сбежал… А может, мне тут и лучше. Дома Мэри с дробовиком надо сидеть, чтоб мусорщики меня на помойку не вынесли… – Не надо так говорить, – сказала Алта. – Меня больше всего глаза тревожат. Я ни о чем не плачу, а слезы текут и текут. Мне говорят, что прекратить это можно одним способом – вытащить у меня глаза. Что скажете, Хэнк? – Я ж не врач. Но если б у меня так было, я бы ответил «нет». – Почему? – Я всегда верю в возможность чуда. – А мне казалось, вы крутой реалист? – Я к тому же игрок. Вы следующую книгу писать будете? Лицо у Джона было буро-серым. Когда он вкратце обрисовывал нам сюжет, в него вернулось немного света. Он договорил. – Очень здорово звучит, – сказала Алта. – Надо это сделать, – сказал я. Затем опять настала тишина. Разговоры помогли, но от них он утомился. Нам сказали, что разговаривать ему можно. Много они понимают. Прошло несколько минут. Затем Банте снова заговорил. – Странно, как все они отвалились, – все, кого я раньше знал. Приятели, близкие друзья… Кого я знал по много лет, много-много лет… Когда это со мной случилось, поначалу они появлялись, а потом просто отпали. У них там свой мир, я туда больше не встраиваюсь. Ни за что б не подумал, что оно так будет… – Мы же здесь, Джон… – Я знаю. Это хорошо… Расскажите мне, Алта, про Хэнка… Он правда такой крутой, как пишет? – Не, он масло сливочное. 220 фунтов подтаявшего масла. – Так и думал. – Послушайте, Джон, а хороший у вас сюжет для следующего романа. Но чего б вам не написать о том, что происходит сейчас? Как все ваши замечательные друзья вас бросили и сбежали за угол? И мне хотелось добавить – бросили вас тут валяться часами под этой простыней, без ног, слепого, вокруг никого, просто вот так вот взяли и бросили. А сами и дальше пошли гоняться за деньгами, женщинами или мужчинами, или блистать в разговорах на вечеринках. Или смотреть широкоэкранные телевизоры. Или чем там еще эти люди занимаются, эта голливудская публика, которая лишь производит дрянь и дрянь, и только дрянь, и взаправду верит, будто это что-то другое, как и их публика. – Нет, нет, такого я не хочу. Джон Банте, хороший парень до самого конца. – Единственное, что я так много видел у стольких людей, – озлобленность. Жуткая штука, как чуть ли не все озлобляются. Грустно, это так ужасно грустно… – Вы правы, Джон, – сказала Алта. – Я уже устал. Вам лучше пойти… – До свиданья, Джон… – До свиданья… Я влез в собственную писанину, которая шла, по моим ощущениям, нормально – при помощи Селина, Тургенева и Джона Банте. Но писать – штука странная: никогда ни к чему не приходишь; можно подобраться близко, но не приходишь никогда. Вот почему большинству из нас нужно продолжать и дальше: нас обвели вокруг пальца, но бросить мы не можем. Глупость зачастую – сама себе награда. От Пташкина я слышал, что Мэри может потерять дом в Малибу. Кинематографическая больница в итоге готова была покрыть лишь столько-то расходов, следовало платить доктору Чику. Операции дороги, а им не хочется слишком уж долго ездить на старом «Мерседесе»… Запустили процедуры по притязаниям на дом в Малибу. Не умирать стоило очень дорого. Больницы, якобы – Дома Милосердия, – были домами бизнеса, большого, блядь, бизнеса. Перед тем как вернуться туда с новым визитом, я выжидал слишком долго, уверен – я почти ничем не отличался от тех друзей Джона, что отпали, перед тем как мы собрались навестить его еще раз, зазвонил телефон. Мэри. – Джон умер, – сказала она. Не помню, что я ответил. Вряд ли что-то хорошее. У меня случился затык. Наверное, что-нибудь вроде: Ему без всего этого лучше. Вы как? Тупость, тупость. Я записал, где будут хоронить, место и время. Живешь, умираешь, хоронят. Оставшиеся меняют масло, смазку. Может, ебутся. Спят. Просят омлет, глазунью или позажаристей… То был жаркий день; мы отыскали церковь, чуть не опоздали. Тихоокеанское прибрежное шоссе закрыли, нас направили в массивную пробку, а церковь я нашел лишь потому, что поехал за катафалком, оказалось – тем, что надо. Там были родственники и несколько друзей. Меня попросили сказать прощальное слово, но я отказался – знал, что разревусь, и всем за меня станет неловко. Я увидел там Бена Фазанца. Бен здорово поддерживал Банте в статьях, одну даже напечатали в «Л.-А. Таймс». Когда мы были корешами. Но в одном стихотворении я его сжег. Большинство потянулось к своим машинам. Алта взяла меня за руку. Мэри осталась сидеть. Когда мы отходили, я увидел сына Джона – Хэрри. – Покажите им, Хэнк! – сказал он. – Ладно, Хэрри… А потом, уже сказав это, я почувствовал себя жутким себялюбцем, но было уже поздно. Хоть и знал, о чем он, в каком-то смысле – может быть, знал, о чем он: его отец, Джон Банте, передал мне факел – освещать путь того, как это делается… Вот и все, вот и все, что было. Я встретился со своим кумиром. А это очень немногим удается. Лос-Анджелес Чарльза Буковски для Ли Бо
[30]
Ну, Ли Бо я б отвел к «Муссо и Фрэнку», и мы бы подошли к стойке, пока столика ждем. Я бы потребовал столик в «старом зале», чтоб официантом был Жан, если можно. Я не прочь подождать у бара, только не в субботу и не в пятницу вечером, когда к стойке прибивает стаи туристов. Я предпочитаю употреблять «водку-7», а Ли Бо – хорошее красное вино. Как только получим столик, закажем бутылку божолэ и поглядим в меню. Я расскажу Ли Бо, что у «Муссо», бывало, надирались Хемингуэй, Фолкнер и Ф. Скотт, да и я тоже, в основном – под вечер, заказывал за столиком одну бутылку за другой, все время просматривая меню, а потом, по большей части, не ел вообще. |