Книга На пути в Халеб, страница 47 – Дан Цалка

— Он был на территории киббуца?

— Нет, — ответил Юнис.

— Вы ведь не в лучших отношениях с киббуцем?

Юнис молча отвел взгляд.

— А что было потом?

— Ничего не было потом.

— А кто бросил гранату?

— Я ни о какой гранате не знаю.

Циммер с удивлением отметил игривые нотки в ответе Юниса — тот явно хотел придать своим словам меньше значимости. Была в этом своеобразная изысканность, а возможно, и чувство чести, свойственное живущим в одиночестве людям, которое не допускает откровенной неправды, подобно тому, как в детской игре, когда невозможно нарушить клятву и невозможно ее не нарушить, тут же клянутся в обратном.

— Что-то с трудом верится, — сказал Циммер.

— Возможно, — промямлил Юнис.

— Хотят, чтобы вы ушли оттуда, потому что хотят избежать кровопролития.

— Мы и так вымираем, на то воля Бога.

— Я приеду к вам — хочу поговорить с людьми.

— Нет ничего проще, — сказал Юнис. — Все запросто поместятся в одном шатре.

— Я заеду через несколько дней.

— Ты что, веришь злобным слухам, которые распускают про нас?

— Это не слухи, Юнис, — ответил Циммер.

Юнис, не говоря ни слова, встал, минутку постоял у окна, глянул через стекло и снова вернулся к столу. Он не спеша сунул сигареты и спички снова в карман, задумался, прислонившись к стене, вздохнул украдкой и стал деловито собираться, надел куртку, обмотал голову платком. Ни небрежная одежда, ни мелкие шрамы на лице не могли скрыть его аристократизма — казалось, этот человек может подолгу бывать в одиночестве, отличается редким самообладанием и детской готовностью с гордостью поставить на карту многое и в то же время устал от невезения. Глаза смотрели равнодушно. В них застыл какой-то вопрос, но Циммер не понял какой.

— Когда ты думаешь продать лошадь?

— Завтра базарный день.

— Хочешь, потом встретимся? В Беэр-Шеве?

Юнис покачал головой.

— Ты не хочешь?..

— Прошу меня извинить, но мне необходимо незамедлительно возвращаться обратно. — Ответ прозвучал вежливо и отчужденно.

После его ухода Циммер еще какое-то время постоял у стола, потом пошел поговорить с Лави, который теперь был осторожен и следил за каждым своим словом. Через пыльное стекло на стене смотрело на них наивное лицо президента.

— Они уйдут или нет?

— Я думаю, да, — ответил Циммер.

— Надеюсь, что уйдут, для их же пользы, — холодно заметил Лави. — Я слышал, их называют волками, — в самом деле, точно голодные волки.

Циммер не забыл снисходительной улыбки на лице Лави, но теперь, в кабинете канцелярии, этот офицер разведки, казалось, не сильно отличался от него самого. Лави выбрал в университете арабский, многие знаменитые востоковеды весьма лестно отзывались о его дипломной работе, которую к тому же было увлекательно читать — что возможно, только если искренне любишь свой предмет. Поэтому и ему тоже, даже если нынешняя профессия вполне его устраивала, пришлось побороть свои чувства или хотя бы память о том, что чувствовал несколько лет назад. Циммер, как и прежде, с горечью подумал о естественном процессе девальвации мыслей и чувств человека.

На следующее утро позвонил Гросс. Циммер попросил навестить его дома или подъехать в лагерь. Гросс предпочел лагерь:

— Мне не мешает немного проветриться.

Он прибыл в полдень, на такси.

— Сначала скажи, что тебе нужно, а потом поболтаем, — сказал Гросс.

Он был в элегантном синем плаще и черной меховой шапке и тяжело ступал, вытянув вперед голову и близоруко глядя сквозь толстые стекла очков.

— Я не могу пойти с тобой к ямун, — сказал он наконец. — Прости, но у меня больше нет на это сил. Я устал. Каждое утро я пытаюсь запастись силами на предстоящий день. Все стало значительно труднее. А ты — ты счастлив?

— Ты и впрямь утомился, иначе не задавал бы мне таких вопросов, — улыбнулся Циммер. — И все же, что они, по-твоему, должны сделать?

— Ну откуда мне знать, что для них лучше? Если более десяти из них замешаны в нападениях и угодят в тюрьму, им наступит конец.

— Так лучше, чтоб они ушли?

— Не знаю, — ответил Гросс.

— Скажи мне хотя бы, что ты-то думаешь.

— Да пойми ты, — начал Гросс уклончиво, — мне эти ямун нравились, и жаль, что не все у них складывается, как хотелось бы, но у меня не хватает терпенья. Иди, погляди-ка на этот снимок.

Он указал на фотографию лежащей на песке женщины, красивой женщины в белом купальнике, ладной и длинноногой, как учительница физкультуры.

— Мне от родственников деньги достались, — сказал Гросс. — Вот ты говоришь, что счастлив. И я не удивляюсь. Ты всегда был проще и здоровее, чем я. Приятно слышать. А был ли ты на том римском захоронении, которое мы обнаружили неподалеку от Ашкелона?

— Нет, совсем нет времени.

— Хоть слышал о нем?

— Нет, — признался Циммер.

— Короче говоря, так. На стенах изображены две феи с вазами в руках. Из ваз льется вода в бассейн с рыбками. На берегах, среди тростника, цветы и птицы. Журавль ловит рыбу клювом, бык зашел в воду. На крыше — виноград, и голенький мальчик тянет руку, чтобы сорвать гроздь, другой мальчик склонился над корзиной, а охотничья собака того и гляди бросится на оленя. Над головой оленя порхают птички. Правда, сверху смотрит маска Горгоны, но безмятежная красавица Деметра вносит успокоение. И все это — в склепе.

Циммер сидел и молчал. Гросс поднял воротник своего тонкого плаща.

— Заходи ко мне как-нибудь. В этой стране нет такого приличного ресторана, которого бы я не знал.

— Ладно, — ответил Циммер.

— А это для наших друзей ямун, — сказал Гросс и выписал чек.

Он еще побродил с Циммером по лагерю, глядя на песок под ногами. В одном месте остановился и с отвращением посмотрел на стальную гусеницу, тяжело распластавшуюся на песке. Циммер шел рядом и молчал, удивляясь, что им как будто совсем не о чем говорить. На какое-то мгновенье, когда Гросс поспешно садился в такси и уже собирался захлопнуть дверцу, он почувствовал, что его бывший друг испытывает облегчение, оттого что может ускользнуть от людской толчеи, танков, машин и палаток.

В тот вечер, когда он вновь остался один, в контуре наступающих дней словно проступило что-то грозное, непонятное. Он был не в состоянии поверить, что не один, не двое, а многие мужчины племени ямун совершили все эти злодеяния, да еще в столь короткий срок, тогда как со времени ранения Юнисова брата прошел уже год, и понимал, что это неверие скорее заманчиво, чем подлинно: Циммер с обидой сознавал, что его надежды, зиждившиеся на давней симпатии, не оправдались, а собственная жизненная позиция потерпела крах. Только наутро, после сна, это горькое чувство исчезло, и ситуация виделась Циммеру логичной и не такой острой. Едва освободившись, он решил ехать в становище ямун. Каспи поджидал его за рулем.