Онлайн книга «Дикая весна»
|
Ты тоскуешь, Мария, не так ли? Ты тоскуешь по небытию точно так же, как две девочки Вигерё тоскуют, плачут и кричат, умоляя вернуть им жизнь». Она опускает руку. Черное платье все мятое и грязное. Утром были похороны. Кажется, это было тысячу лет назад. Об этом не хочется думать. Лучше смотреть вперед, не так ли? Малин открывает дверь подъезда и минуту спустя, стоя в прихожей, видит, как Туве надевает свой бежевый плащ, копию «Барберри» из магазина «Н&М». Малин думает, что этот плащ делает Туве старше, она кажется такой сознательной – лучше, чем эта убогая съемная квартирка, лучше, чем сама она когда-либо была. – Ты собираешься домой к папе? Можешь остаться здесь. – Знаю. Но я устала после долгого дня. И потом, у меня там учебники, которые я должна взять завтра с собой в школу. «Конечно, Туве. Ты спасаешься бегством, не так ли? Как всегда делал твой отец». – Ты не можешь остаться? – Мама, пожалуйста! «Хорошо, – думает Малин. – Хорошо. Но я, черт подери, не пью уже почти полтора года – ты не могла бы оставаться у меня чуть почаще?» – Ради дедушки… – Я разговаривала с дедушкой весь вечер. Он сказал, что не возражает, если я уйду. В гостиной включен телевизор, какая-то викторина, Малин слышит из комнаты тяжелое дыхание отца – он не спит, ждет ее, свою дочь, чтобы вместе подвести итог этому дню, когда он похоронил свою жену, а она – свою мать. Малин смотрит на Туве. Потом невольно трясет головой. – Что такое? – Ничего. Просто устала. Давай поторапливайся, чтобы не опоздать на автобус. Будь осторожна. Там может случиться все что угодно. Может, поедешь на такси? – Нет. – Хорошо, поезжай на автобусе. Слово «автобус» повисает в воздухе, как усталое проклятие. – Ты расстроена, мама? – Туве, сегодня утром я похоронила собственную мать. Само собой, я расстроена. Туве смотрит на нее. По ее взгляду легко догадаться, что она слышит фальшь в только что сказанных словах. Но тут Туве улыбается, делает два шага вперед и обнимает Малин. Мать и дочь стоят в прихожей, освещенные бледным светом лампы, и Малин ощущает запах дешевых духов Туве – от нее пахнет сладко и мягко, и этот запах – самый знакомый на свете. И в то же время от Туве пахнет чем-то другим, чем-то новым – она как чужое существо, которое Малин так и не смогла до конца изучить и понять. Она обнимает Туве крепче. Туве тоже. И Малин сдерживает слезы, загоняет проклятые соленые капли глубоко себе в глотку. * * * Дверь за Туве захлопывается с приглушенным стуком в тот момент, когда Малин опускается на диван рядом с отцом. Он поднимает пульт, отключает телевизор, и некоторое время они сидят молча, глядя на позеленевшую медную крышу церкви Святого Ларса за окном, и видят, как высокие облака покрывают синее ночное небо. У отца острый профиль, и Малин думает о том, каким красавцем он был в молодости, да и до сих пор еще прекрасно выглядит – и хорошо бы он нашел себе новую женщину, какую-нибудь добрую милую женщину, ибо не сможет жить один. – Ну, как ты? – спрашивает она. – Все хорошо, – отвечает он. – Уверен? Папа кивает, и у Малин возникает ощущение, что он хочет ей что-то сказать. Вот сейчас он наконец-то расскажет ей нечто важное, что она давно хочет от него услышать… Малин встает, подходит к окну и некоторое время смотрит на улицу, прежде чем обернуться. Взгляд у отца ясный, но усталый. – Не пора ли тебе рассказать? – спрашивает она. – Рассказать о чем? Вид у отца одинокий и испуганный, испуг перед одиночеством, и Малин осознает, что нет смысла давить на него – если он и носит в себе нечто, то не расскажет этого, во всяком случае, сегодня. – Я устала, – произносит Малин. – Такой долгий был день. – Ты собираешься ложиться? Она кивает. – Тогда я пойду к себе. – Почему вы пришли сюда? Вы могли бы остаться у тебя. Папа смотрит на нее многозначительным взглядом. – Так захотела Туве? – Нет, она ничего об этом не говорила. – Но ты захотел. Почему? «Это допрос, – думает Малин. – Я допрашиваю его». – Почему ты захотел прийти сюда? Ты хочешь, чтобы мы поговорили о маме? О ней ведь особенно нечего сказать. Ты лучше всех знаешь, какие прекрасные отношения у нас ней были. Папа встает. Он стоит перед журнальным столиком, засунув руки в карманы своих серых вельветовых брюк, его лицо кажется неожиданно круглым в свете оранжевого торшера. – Малин, дорогая. Она только что сошла в землю. – Нисколько не рано, если тебя интересует мое мнение. Она чувствует, как слова сами вырываются наружу в порыве внезапной ярости, и этот поток невозможно сдержать, как раньше не получалось подавить импульс напиться до бесчувствия, до блаженного беспамятства. «Зачем я все это говорю? – думает Малин. – Мама была человеком с ледяной душой, но она никогда не причиняла мне физической боли. Или причиняла? Может, она меня била, хотя я этого и не помню… Может, я вытеснила эти воспоминания?» – Я ухожу, – говорит папа. – Если не получится раньше, то встретимся у адвоката. Однако не уходит. – Малин, – произносит он. – Не моя вина, что она была такой. Я не раз пытался поговорить с ней, убедить ее больше заниматься тобой, Туве… – Теперь уже поздно. – Не суди ее слишком строго, Малин. Потому что тогда ты осуждаешь всех. – Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, что тот, кто сам без греха, пусть бросит первый камень. – Так теперь я виновата в том, что мама была холодной равнодушной ящерицей? Папа закрывает глаза, словно сдерживая гнев, желая что-то сказать, но потом выпускает воздух из легких длинным выдохом. – Тебе надо поспать, – говорит он. – Наверное, там, на площади, было ужасно. Эти бедные девочки… Девочки. Глаз. Лицо. И Малин ощущает, как вся ярость улетучилась; она кивает отцу – кивает несколько раз. – Прости, – говорит она. – Недостойно с моей стороны говорить плохо о маме сегодня. – Всё в порядке, – отвечает папа. – Мы поговорим в другой день. И ты меня прости, если я веду себя странно. |