Онлайн книга «Флакон императора»
|
Надежда ужасно расстроилась. Надо же, только сказала матери, что купила для нее табачную пыль – и тут же эта злополучная пыль потерялась. Выходит, она обманула маму… а та уже обрадовалась и с Андреем Николаевичем договорилась, чтобы тот привез покупку на дачу… Тут у Надежды мелькнула еще одна мысль. Почему продавец из антикварной лавки так волновался за свой пакет? В пакете не было ничего, кроме пустых пластиковых контейнеров и обувной коробки. Контейнеры явно не представляют никакой ценности… значит, коробка, точнее, ее содержимое? Надежда вытащила коробку из пакета, положила на табуретку и для начала осмотрела снаружи. С виду самая обыкновенная обувная коробка. Такого же размера и такой же формы, как та, в которой лежали купленные для мамы утепленные галоши маскировочной расцветки. – Что еще за новости? Надежда осторожно открыла коробку. В последний момент у нее мелькнула робкая мысль, что этого нельзя делать – вдруг в коробке взрывное устройство или еще что-нибудь опасное? Уж очень волновался продавец… Но эта мысль явно запоздала, потому что коробка была уже открыта. И в ней, в нескольких слоях желтоватой оберточной бумаги, обнаружился серебряный ларец. Тот самый ларец, который Надежда Николаевна видела в антикварном подвальчике. Тот самый ларец, который перед тем украли из музея. Ошибки быть не могло, Надежда хорошо его изучила. Ларец был тот самый, это точно. Надежда уставилась на него в полном изумлении. Вольноотпущенник Лукреций вошел в покои императора, смиренно поклонился и проговорил своим мягким, негромким, как бы извиняющимся голосом: – Божественный, тебя хочет видеть какая-то женщина. – Что за женщина? – осведомился император, неохотно оторвавшись от бумаг. – Она плохо говорит на латыни, божественный. И она называет себя твоей сестрой. – Сестрой? – Император поднял брови. – Что ж, пусть зайдет. – Прислать секретаря? – спросил Лукреций и уточнил вопрос: – Вашу беседу с этой женщиной нужно записывать? – Нет, не нужно. – Император поморщился. – Мы поговорим с ней с глазу на глаз. – Слушаюсь, божественный! – Вольноотпущенник поклонился и тихо вышел. Меньше чем через минуту на его месте появилась невысокая смуглая женщина в темном плаще. – Здравствуй, маленький Луций! – проговорила она, оглядываясь по сторонам. – А ты неплохо устроился! – Здравствуй, Флавия! – Император встал, шагнул навстречу сестре, раскрыл объятия, но женщина отстранилась. – Что такое? Ты мне не рада? – Не знаю, Луций, рад ли ты мне. Твои люди едва пропустили меня во дворец… – Они не виноваты. – Император снисходительно улыбнулся. – Они всего лишь исполняют свой долг, а их долг – оберегать мою божественную особу… Знаешь, Флавия, власть имеет свои дурные стороны, и их немало… – Ах, божественную особу! – повторила его сестра звенящим, напряженным голосом. – Опомнись, Луций! Человеку негоже равнять себя с бессмертными богами! Грешно воздавать смертному божеские почести! Твои изваяния стоят на каждом шагу, им приносят жертвы, перед ними воскуряют фимиам! – Оставь, Флавия! – Император поморщился. – Мы не можем переделать тот мир, в котором живем! Это империя, а я – император, и таковы здешние порядки… – Но ты был воспитан по-другому! Вера нашей матери, древняя вера Карфагена… – Оставь, Флавия! – повторил император гораздо громче и с другой интонацией. – Великий Карфаген давно разрушен, от него осталась только бледная тень. Мы с тобой находимся в Риме, в столице великой империи, и не надо забывать об этом! Боги Рима могущественнее карфагенских богов, иначе история сложилась бы иначе! Мы с тобой в Риме, а ты не хочешь признавать это и даже толком не умеешь говорить на латыни. Время твоих богов ушло… от них осталась только печать у тебя на шее, клеймо, как у рабыни! – Что до печати на моей шее… нет, братец, это – не клеймо рабства, это – печать Богини, знак принадлежности к племени повелителей! Это вы, римляне, окружили себя вольноотпущенниками, бывшими рабами, и от них заразились плесенью рабства. А время моих богов – время наших богов – никогда не уйдет! – Тогда… тогда, значит, ушло твое время. Тебе лучше вернуться домой, в Африку… – Да, я вижу, что мне лучше вернуться домой, – с горечью проговорила Флавия. – Я приехала сюда, надеясь найти своего брата, своего маленького Луция – но нашла здесь только божественного Септимия Севера Августа… Что ж, я вернусь домой, но напоследок я хотела бы кое-что у тебя получить, император. – Получить? Ты хочешь денег? Я немедленно распоряжусь… скажи, сколько тебе нужно… – Нет, мне не нужны твои деньги. Я еще не дожила до того, чтобы просить подаяние. Я хочу получить то, что отдала своему брату в нашу последнюю встречу. – Ты говоришь о флаконе? – Император помрачнел, на лице его проступило недовольство. – Да, я говорю о священном флаконе. Он достаточно послужил тебе, помог подняться на вершины власти – пора вернуть его туда, где он хранился многие века. В храм Великой Богини. – Я не могу вернуть его тебе! – отрезал император и при этом невольно дотронулся до груди, где под хитоном висел на кожаном ремешке заветный флакон. – Все что хочешь, Флавия, только не это! Этот флакон… он необходим мне. Он необходим империи. Нет, даже не проси! – Я не прошу! – твердо проговорила Флавия. – Я требую то, что не принадлежит ни тебе, ни мне – но только Великой Богине! Отдай его! – и женщина властно протянула руку. – Флавия, Флавия, не забывайся! Ты разговариваешь с императором! – Вот как? А я думала, что разговариваю со своим братом! Итак, ты не отдашь мне флакон? – Нет, лучше не проси. Все что угодно – только не это. – Что ж, тогда прощай. – Прощай, Флавия. И будет лучше, если ты сегодня же покинешь город, иначе… иначе могут пойти слухи… – Я услышала твои слова, император! – холодно проговорила Флавия и покинула покои. Император позвонил в серебряный колокольчик, и на пороге тут же возник Лукреций. – Слушаю, божественный! – проговорил он, склонившись. – Распорядись, чтобы кто-нибудь из твоих людей проследил за той женщиной, которая только что вышла от меня. – Будет исполнено, божественный! Продавец Геннадий доехал до своей остановки, вышел из маршрутки, дошел до дома, в котором снимал квартиру. Дом, в котором он жил, был типовой хрущевской пятиэтажкой, съемная квартира находилась на последнем, пятом этаже, и Геннадий ненавидел эту квартиру всеми фибрами своей небольшой души. Летом здесь было душно и жарко, как в раскаленной духовке, и к вечеру Геннадию казалось, что он покрывается ровной хрустящей корочкой, как курица-гриль. |