
Онлайн книга «Следователь по особо важным делам»
— Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным… Не везёт нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что? — Почему? — Болтают, что Залесская имела в виду именно его. — Предположим, вдруг действительно он? Мурзин ответил резко и категорически: — Не верю! — Тогда что ему бояться? — Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю? Зачем человеку ронять авторитет? — Возможно. Я Ильина не знаю… А он давно у вас работает? — Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там другие, а я ему верю. — Если не Ильин, как вы говорите, то значит — другой. У вас подозрений нет? — Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом студенты помогали строить. Из Томска. Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты — народ молодой, горячий. Ещё — механизаторы из других мест. Рабочих рук не хватает… — Значит, местных, своих вы исключаете? — Об этом я не говорю. Но если бы наш, пошли бы разговоры. Все знают друг друга… — Вы же не доверяете сплетням… Емельян Захарович усмехнулся: — И то верно. Действительно. На чужой роток не накинешь платок. Короче, не знаю. Напраслину возводить не буду. В конце нашей беседы Емельян Захарович поинтересовался: — Вы где думаете свою резиденцию организовать? Понадобится небось помещение, чтоб с людьми говорить? — Скорее всего, в комнате милиции… — неопределённо сказал я. — Зачем вам там тесниться? Могу предложить рядом, через две двери, кабинет главного зоотехника. Пустует. — Так сказать, зоотехник устроился поближе к производству… — Кадры — больной вопрос. — Он вдруг улыбнулся: — Как следователь, помогите подыскать специалиста. — Кого я обычно ищу, вам не подойдёт… — Да, работа у вас не из весёлых… Мурзин стал поглядывать на часы. — За один раз нельзя объять необъятное, — поднялся я. — Надеюсь, у нас ещё будет время встретиться. — У вас-то да. У меня оно на вес золота. Для меня самые подходящие часы или утром, часиков в пять, или вечером, где-то около двенадцати. — Ночью? — Мне ночью удобнее. Сами видели, все время отрывают. А нужна тихая, спокойная обстановка. Верно я говорю? — Ладно, значит, ещё встретимся, — сказал я. — Кстати, оформим нашу беседу. — Как вам нужно. Я от своих слов не отказываюсь… Только, ради Христа, не сейчас. Спешу. Емельян Захарович распорядился, чтобы мне открыли кабинет главного зоотехника. Секретарша директора вытерла пыль. Принесла горшок с цветами. — Вечером, после работы, придёт уборщица и вымоет все основательно. На небольшом письменном столе под стеклом — прошлогодний календарь. Со стены улыбается румяная девушка в белом халате и косынке. Из-под её полной руки сердито смотрит бурая корова. «Соблюдай чистоту на рабочем месте!» — призывает плакат. Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами. И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия, С закрытыми ставнями, с потёками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности. — Пустует? — спросил я у Савелия Фомича. — Не идут. Суеверный народ, — покачал он головой. — Богато живёте… — И домишко жидковат. Сборнощелевой… Так прозвали их. Щитовой, значит. Поставили с десяток, когда совхоз создавали. Конечно, сразу с жильём туго было. Тут уж не глядели. Теперь обстраиваемся солидно. — Нам —бы ещё одного понятого. Такой порядок. Я огляделся. Улица была пуста. Только по разбитой дороге ехал грузовик. Я уже хотел остановить, чтобы попросить шофёра быть понятым. Но вспомнил: уборка. И опустил руку. Савелий Фомич заметил мой жест. И сказал: — Пенсионерка напротив проживает. Наверняка дома… Пенсионерка, оказывается, уже с большим вниманием наблюдала за нами из своего окна. Быть понятой согласилась не сразу. Савелию Фомичу пришлось пустить в ход все своё красноречие. Особенно он напирал на то, что я — «следователь московский». — А в Москву меня не потащут? — с опаской спросила старушка. — Вон мою сноху в Барнаул вызывали. — Нет, бабушка, не вызовем, — успокоил я её. — И вообще никуда ехать не придётся. — Ну, тогда ещё можно. Поездов я боюсь, — призналась она. — Да и внучат не на кого оставить. Я обошёл дом. Понятые двигались сзади, соблюдая дистанцию в два-три шага. Участок зарос репейником, дикими цветами. Они издавали острый, пряный аромат. Ж„лтые зонтики напомнили мне мой дом. Мать приносила целые охапки цветов, которые якобы отпугивали тараканов, мух и прочих насекомых. Разложенные под шкафом, кроватями, по углам комнаты, зонтики сохли, рассыпались в порошок. Их выметали, заменяли свежими. Потом я где-то вычитал, что растение это называется ещё пижмой. Прусаки не хотели признавать её зловредного запаха и невозмутимо бегали по полу, не боясь ни. света, ни людей. Повод для отца лишний раз подтрунить над матерью… Когда мы подошли к крыльцу, мой взгляд выхватил среди травы, прокравшейся к самому фундаменту, несколько ярко-красных цветов. Нагнувшись, я разглядел кустик гвоздики, отчаянно боровшейся с повиликой. Если цветок не выручить, на следующий год его обязательно забьёт сорняк. — Покойница посадила, — вздохнула старушка. И я понял, что речь идёт об Ане Залесской. — Теперь внутри? — нетерпеливо спросил сторож. — Нешто в доме темно… — неуверенно сказала старушка. Я отворил ставни, едва державшиеся на петлях. В дом вошёл последним. Маленькая прихожая заканчивалась кухонькой. Две комнаты. Первая-побольше. Совершенно пустая. Залесскую нашли во второй, служившей, видимо, спальней. Я её знал по фотографиям в деле. Здесь стояла одна только голая кровать. Допотопное сооружение со спинками, выкрашенными под дуб, со звонкой панцирной сеткой. |