Книга Следователь по особо важным делам, страница 81 – Анатолий Безуглов

— Да. И видел фильм по телевизору.

— Вспомните, там тоже началось с игры. А чем кончилось? Человек повесился. Кстати, в фильме другой конец, не знаю, зачем только… И вот я прихожу от Коломойцева утром… Аня… Письмо… Поверил бы мне следователь?

Тут уж надо было думать о Сергее. О нем я и вспомнил в первую очередь. Представьте моё положение. Я ведь знаю Уголовный кодекс.

Залесский вынул чистый, выглаженный и сложенный квадратиком носовой платок, вытер лоб и дрожащие руки.

— Прочтите, пожалуйста, протокол и распишитесь, — сказал я.

Залесский читал протокол внимательно, держа в руке красивую иностранную авторучку.

Правду он сказал или солгал? Версия его выглядела вполне правдоподобно. Сочинить её экспромтом… Впрочем, у него для этого было достаточно много времени. Выросший в семье известного адвоката, человек, по всему, любознательный, Залесский мог догадаться, что визит Ищенко, новое расследование — вс„ это неспроста.

— Но ведь я сам рассказал вам о письме! — оторвался Залесский от протокола.

— После предъявления вам заключения экспертизы, — сказал я.

Залесский вяло пожал плечами: мол, если вы настаиваете, мелочиться не буду.

Он расписался где полагается, вернул протокол, вопросительно посмотрел на меня. Я намеренно медлил. Залесский не выдержал, спросил:

— Я могу идти?

— Нет. Мы закончили с одним вопросом. Перейдём к другому.

Он молча кивнул. Снова полез за платком в левый карман джинсов, забыв, что от волнения положил его в правый.

— Вот ещё одно заключение. Ознакомьтесь.

Я дал ему заключение Яшина, судмедэксперта, проводившего эксгумацию трупа Залесской.

Говорят-опрокинутое лицо. Вот такое было сейчас у Залесского. Это — как смотреть на жуткое зрелище, не в силах оторваться от него, но и не в силах больше видеть…

Он страдал. Но от чего? Если убил он-воспоминание о содеянном? А если не он — ведь это его жена…

Кончив читать, Залесский глухо произнёс:

— Это ужасно! Стае писал мне, что ходят слухи… Но я не мог поверить в это!

Красивый лоб его побелел, как-то сразу обозначились глазницы, зрачки неестественно расширились. Мне показалось, что он близок к обмороку.

— Я всю ночь был у Коломойцева… Стае подтвердит, тётя Дуня… Матюшина… Товарищ следователь, чесчное слово, я не отлучался ни на минуту. Утром я пришёл домой, она уже была неживая, — заговорил он лихорадочно. И мне врезалось в сознание слово «неживая». Он, видимо, боялся сказать «мёртвая». — Клянусь сыном, — продолжал Залесский истерично, — я не убивал. До сих пор, вот до этой минуты, был уверен, что она покончила с собой… Думал, все это сплетни…

Я испугался за него. Мне вдруг показалось, что Залесский сейчас сползёт со стула, распластается на полу, потому что он стал говорить все тише, тише, его голос перешёл в бормотание, сквозь которое я различал лишь отдельные слова: «…за что… бедная Аня… злой рок…»

— Валерий Георгиевич, — сказал я твёрдо, — выпейте воды.

Он машинально взял стакан и, когда пил, залил водой свитер и джинсы. Да, натура не из сильных. В довершение всего он, неловко, ставя стакан на место, уронил его, и тот разбился. Залесский бросился собирать осколки. Я тоже принялся помогать ему, отобрал (именно отобрал, а не взял) остатки стакана и кинул в корзину для бумаг.

— Простите, ради бога, — сказал Залесский. — Прямо как обухом по голове… Аня до сих пор часто снится мне…

Такая красивая, тёплая… Вам, конечно, этого не понять.

Он притих, отрешённо глядя в окно.

Меня кольнуло слово «тёплая». Очень понятное, человеческое слово. И мне вспомнилось, что он приезжал в Крылатое поставить памятник. Может быть, внутренний его мир, который я представляю себе, мало чем похож на настоящий? Кто-то сказал, что человек может быть и великим и ничтожным…

Жалость сдавила мне грудь. И тут же возникла досада на самого себя: расслабился.

— Продолжим, — сказал я. Залесскии печально кивнул. — Как вы думаете, кто мог убить вашу жену?

— Не знаю… Не могу себе даже представить кто…

— Когда вы написали письмо, куда вы его дели?

— Кажется, в тумбочке валялось… Знаете, решиться на такой шантаж…

— Кто-нибудь помимо вас с Аней знал о существовании письма?

— Нет, — подумав, ответил Залесскии.

— Коломойцеву не говорили о нем?

— Нет.

— А Ципову?

— Ни в коем случае… Может, Аня кому-нибудь сказала? Теперь не узнаешь…

— Когда вы зашли утром девятого июля домой, где лежало письмо?

— На столе.

— В вашем доме часто бывали друзья, знакомые?

— Ну как часто? Бывали. Так ведь какие развлечения в совхозе? Ко мне люди тянулись. — Это он произнёс не без гордости. — Молодёжь в основном.

— Из района кто-нибудь бывал?

— Из района? — задумался Залесскии. — Инспектор отдела культуры.

— Юрий Юрьевич?

— Да. Раза два был сотрудник районной газеты Шапошников. О клубе писал.

— А из других городов?

— Кто поедет в такую глушь? Впрочем, ребята из стройотряда заходили в гости…

— Что за гость был у вас двадцать пятого июня?

— Двадцать пятого июня? — удивился 5алесский.

— Да, Генрихом зовут.

— Нет, не было у нас никакого Генриха… Я точно помню, — ответил Залесскии.

— И друзей у вас с таким именем нет?

— Есть. В «Вечерней Одессе» работает. Но я знаком с ним всего три месяца… Постойте, какого, вы говорите, числа?

— Двадцать пятого —июня, — повторил я.

— Так меня в этот день не было в Крылатом, Ездил в Североозерск… Да, в отдел кинофикации… Откуда мне знать, были у нас гости или нет? Думаю, Аня сказала, если бы были…

Он спокойно выдержал мой взгляд. Был Залесскии двадцать пятого июня дома или нет, я в данный момент проверить не мог. И продолжать разговор без убедительных фактов не имело смысла. Приезжал же Генрих в Вышегодск в отсутствие Залесского. Из показаний Завражной, к которой приходила в тот вечер Аня за иконой, на этот счёт нет особой ясности. Залесская сказала, что опять приехал какой-то «тип». О муже, кажется, речи не было. Он мог и отсутствовать.

А если бы даже Аня сказала, что Валерий был? Мы не знаем, какие отношения у неё с Генрихом. Соврать недолго…

— А восьмого июля вы никого не ожидали в гости?

— Нет, не ожидал… Ожидал бы, так не отправился к Коломойцеву.

— Свидетели показывают, что восьмого июля Генрих приезжал в Крылатое. Около десяти часов вечера. Может, вы что-нибудь заметили утрём девятого июля дома? Окур"н, например, или ещё что?