Онлайн книга «Мистик-ривер»
Когда в конце концов Лорен забеременела, они скрыли это от родителей — так как неясно было, оставит ли Лорен ребенка, когда брак их затрещал по всем швам. Шону стало известно о романе Лорен с актером, и он донимал ее вопросом: «Чей это ребенок, Лорен?» — на что она парировала: «А ты бы сделал тест на отцовство, если так волнуешься!» Они уклонялись от обедов с родителями, стараясь, чтобы те не застали их дома во время наездов в город, и Шон сходил с ума от страха, что ребенок не его, и от другого страха — что он не полюбит ребенка, даже если уверится, что тот от него. Когда Лорен уехала, мать стала объяснять отсутствие невестки тем, что ей необходимо «разобраться в себе», а вырезки теперь стали предназначаться не Шону, а Лорен, словно распираемый вырезками ящик может заставить их вновь объединиться хотя бы для того, чтобы совместными усилиями привести наконец этот ящик в порядок. — Ты с ней говорил недавно? — спросил из кухни отец. Лицо его было скрыто зеленоватой перегородкой. — С Лорен? — Угу. — С кем же еще? — бодро сказала мать, роясь в ящике комода. — Она звонит мне, но ничего не говорит. — Может быть, она просто болтает о пустяках, потому что… — Нет, папа. Я имею в виду, что она вообще не говорит, ни слова не произносит. — Совсем ничего? — Абсолютно. — А тогда откуда ты знаешь, что это она? — Знаю, и все. — Но каким образом? — Господи! — воскликнул Шон. — Я слышу ее дыхание! Понятно? — Как странно, — сказала мать. — Ну а ты-то говоришь, Шон? — Иногда. Все меньше и меньше. — Что ж, по крайней мере вы как-то общаетесь, — сказала мать, кладя перед ним последнюю вырезку. — Скажешь ей, что, по-моему, ей это будет интересно. — Она села и ребром ладоней стала разглаживать морщинку на скатерти. — Когда она вернется домой, — добавила она, вглядываясь в то, как морщинка исчезает под ее руками, — когда вернется, — повторила она, и голос ее был как шелестящий шепот монахини, убежденной в изначальной силе слова. * * * — Дейв Бойл, — сказал отцу Шон, когда часом позже они сидели за одним из столов в баре «Норы». — Помнишь, как его увезли от нашего дома? Отец его нахмурился, а потом сосредоточенно принялся выливать остаток «Киллана» в запотевшую кружку. Когда слой пены поднялся к самому краю кружки, а струя пива из бутылки превратилась в отдельные жирные капли, отец сказал: — А что… ты не мог просмотреть старые газеты? — Ну, я… — Зачем спрашивать у меня? Ерунда какая. И по телевидению это было. — Про поимку того похитителя не было, — сказал Шон, надеясь, что такого довода окажется достаточно и отец не станет допытываться у него, почему он пришел с расспросами именно к нему, так как ответа Шон и сам пока толком не знал. Он лишь понимал, что смутно рассчитывает с помощью отца определить свое участие в событии и, может быть, увидеть все в ракурсе, который ни старые газеты, ни папки с протоколами закрытых дел дать не в силах. И может быть, удастся обсудить с отцом нечто более важное, чем последние телевизионные новости. Эдакая настойчивая потребность взять быка за рога. Временами Шону казалось, что раньше им с отцом случалось говорить о чем-то, кроме повседневных мелочей (как случалось говорить и с Лорен), но убей его, он не помнил, о чем именно шла тогда речь, — все зыбилось в туманной дымке воспоминаний юности, и он боялся, что никаких моментов близости, понимания и доверительного общения между ними на самом деле и не было и с годами он просто выдумал их как миф. Отец его был человеком молчаний и недоговоренностей, тяготевших к пустоте, и Шон немало времени тратил, пытаясь понять и интерпретировать его молчание, заполнить пустоты, порожденные иносказаниями, домысливая, что имел в виду отец. А с недавних пор Шон думал, что, может быть, и сам он не всегда заканчивает предложения и договаривает то, что намеревался сказать. И уж не такой ли он, как отец, человек молчаний, тех самых, которые он наблюдал и у Лорен и с которыми так и не сумел совладать, пока молчание не превратилось в единственное, что от нее осталось. Молчание и звук телефонных помех в трубке во время ее звонков. — Зачем тебе понадобилось возвращаться так далеко в прошлое? — в конце концов произнес отец. — Ты знаешь про убийство дочери Джимми Маркуса? Отец вскинул на него глаза: — Эта девушка в Тюремном парке? Шон кивнул. — Я увидел фамилию, — сказал отец, — но чтобы дочь… — Да. — Он твой ровесник. Что же, у него девятнадцатилетняя дочь? — Джимми родил ее, когда ему было лет семнадцать, года за два до того, как угодил в «Олений остров». — Ах ты, господи, — вздохнул отец. — Вот бедолага! А старик его все в тюрьме? — Он умер, папа, — сказал Шон. Шон увидел, что это известие расстроило отца, вновь перенеся его на кухоньку на Гэннон-стрит, когда он вместе с отцом Джимми в теплые субботние вечера распивал пиво, а сыновья их играли во дворе, и воздух звенел от их веселого смеха, долетавшего с улицы. — Вот черт, — сказал он. — Но умер-то он хотя бы на воле? Шон подумал было соврать, но голова сама собой качнулась отрицательно: — В тюрьме. В Уолполе. От цирроза. — Когда? — Да вскоре после вашего переезда сюда. Шесть лет назад, а может быть, и все семь. Губы отца беззвучно повторили «семь». Он тянул пиво из кружки, и темные стариковские пятна на тыльной стороне его рук в желтом свете лампы проступали еще отчетливее. — Так легко забываешь, сколько лет прошло. Путаешься во времени. — Извини, папа. Лицо отца исказила гримаса — его единственный обычный ответ на выражения сочувствия или похвалы. — За что извиняешься? Не ты же попал в тюрьму! Господи, да Тим во всем виноват. О чем он только думал, когда пришил Сонни Тодда! — За бильярдной партией, да? Отец пожал плечами: — Оба они были пьяные. А больше — кто его знает, что там произошло. Оба пьяные, оба сквернословы, и характер у обоих скверный. У Тима еще похуже, чем у Сонни Тодда. — Отец отхлебнул еще пива. — Только что общего между исчезновением Дейва Бойла и этой… как ее? Кэтрин? Кэтрин Маркус? — Да. — Так какое же отношение одно имеет к другому? — Я не говорю, что имеет. — Но и не говоришь, что не имеет. Шон невольно улыбнулся. Возьми любого бандита, который хочет перехитрить следствие и знает законы получше любого судьи, — Шон обломает его, но с этими ветеранами, с этими крепкими, что тебе орех, недоверчивыми скептиками из поколения его отца, с этими работягами с их бешеной гордостью и полнейшим неуважением к властям, если они задумали чего-то тебе не говорить, ты можешь биться всю ночь, но к утру будешь там же, откуда начал, — с одними вопросами, но без ответов. |