Онлайн книга «Спутники смерти»
— Я приехал по поводу вашего сына. Она подняла голову и спросила тихим голосом, так что я еле расслышал: — Ян-малыш?… Чего с ним? — Вы не читали газет? — Я не выписываю газет! — А радио? Телевизор у вас есть? — Ну да… какое-то шоу я смотрела… И вдруг до нее дошел, смысл моего вопроса. Метте еще раз пошатнулась — потому что резко повернула голову и бросила взгляд на другую сторону Йольстера, на горы, за которыми лежал Аньедален. — Так это у… Чего вы сказали? Что с Яном-малышом?! Я подхватил ее. Она встревожилась не на шутку. А ведь она не читала газет, да если бы и читала — там не было ни одного имени. Радио и телевидение были еще более сдержанны в отношении этого убийства. — С ним все хорошо, — ответил я, чтобы она поняла — он жив. А вот чтобы рассказать остальное, нужно было долго подбирать слова. — Можно мне зайти к вам на минуточку? — Она непонимающе посмотрела на меня. — Здесь холодновато для разговора. — Ну… — Метте снова взмахнула руками, повернулась ко мне спиной и ушла в дом, однако дверь оставила распахнутой — в знак того, что я могу пройти за ней. Я вошел в темный коридор и по крутой лестнице поднялся наверх. Дальше двери вели — одна в кухню, другая в комнату. Она пошла в кухню, я двинулся за ней. Метте показала рукой на стол, накрытый липкой клеенкой с узором из маленьких голубых квадратиков. Посреди стола стоял большущий кофейник. Возле него была пустая чашка, вся в кофейных потеках. У раковины возле окна валялись хлебные крошки, пачка маргарина, открытая упаковка с колбасной нарезкой и полупустая банка варенья. Воздух тут был до тошноты спертый, пахло объедками и немытой посудой. Она присела за стол, взяла чашку, убедилась, что она пуста, и налила туда из кофейника черную как смола давно остывшую жидкость. Мне она не предложила, чему я был только рад. Она сидела, сгорбившись, на стуле, держа чашку обеими руками. Казалось, ей потребовалось чудовищное усилие, чтобы наконец поднять голову и посмотреть на меня. Глаза были уставшие, а взгляд тупой, как будто она находилась в состоянии глубокой депрессии. — Так это то двойное убийство, да? Вы об этом хотите сказать? Я кивнул. — Но сначала вы мне скажите, Метте, как давно вы здесь живете? — А это вас касается? — вызывающе ответила она вопросом, но потом подумала секунду и добавила: — Скоро два года как. — А что заставило вас переехать? — Да тошно стало в городе! — проговорила она с жаром. — Мне уж давно надо было уехать. Тогда, может, все по-другому бы вышло… — Но ведь не обязательно было ехать именно сюда? — Это вы к чему? — У вас тут родственники? Семья? — Я окинул взглядом грязные пустые стены. — Кто-то, кто жил тут до вас? Она слегка кивнула: — Уехали они. И отдали мне это все задаром, как только я попросила. С землей, конечно, ничего особо не сделаешь. Камни одни, а не земля. Никому это все было не нужно — в земле-то ковыряться. Маята только, я это поняла со временем. — Это была единственная причина, по которой вы переехали в Йольстер? — Да я же сказала уже! Я ни гроша за это не платила. — А не потому, что Ян-малыш живет тут неподалеку? Прямо в соседней долине — так что можно за ним приглядывать. Она ничего не ответила, только мрачно смотрела прямо перед собой. — С кем вы общались? Кто сказал вам, что он переехал сюда? — продолжал я. — …эрье, — пробормотала она. — Терье? Терье Хаммерстен? — переспросил я, она молча кивнула. — А он откуда узнал? — Так у него самого и спросите! — Я спрошу, если встречу его. Но давайте признаемся, что вы переехали сюда, потому… что здесь живет Ян-малыш. — Ну да, давайте… давайте признаемся, что ж! Да говорите, что хотите… — Вы так и не смогли отпустить его от себя? — спросил я дрогнувшим голосом. Она так сжала чашку, что костяшки ее тонких, сухих и красных пальцев со сломанными ногтями побелели. Ее взгляд потемнел от ярости. — Да! Не смогла! Но всяким свиньям вроде тебя невозможно это понять! Всей этой вашей гребаной охране детства! — Я больше не работаю в… — Да ладно! Я слышала, что ты сказал! И плевала я, работаешь ты там или нет. Ты был с ними, когда у меня его отобрали! — Я просто заходил к вам в семидесятом году, Метте. Это не я принимал решение о лишении вас родительских прав. — Ах, ну да — ты весь такой белый и пушистый! А если бы тебе надо было принимать это чертово решение? Что, не лишил бы? — В ее словах была явная издевка, выстраданная после стольких лет борьбы с бюрократией в различных официальных инстанциях. — Так что не смеши меня! — Но послушайте… — Нет, это ты меня послушай, как там тебя, черт возьми, звать! — Веум. — Слушай меня. Ты даже не представляешь, что тут творится, — и она приложила ладонь к левой груди, — когда приходит официальное лицо и отрывает от тебя того, кого ты любишь больше всего на свете! Я вспомнил неухоженного вялого мальчика, которого увидел в ее квартире тогда, летом тысяча девятьсот семидесятого. — Но вы были не в состоянии о нем нормально заботиться. — Да, мне так и сказали! Да, не могла. Тогда не могла. Но позже, когда я завязала, — что тогда произошло? Я была готова начать жизнь сначала, все по-новой… И что? «Он на лечении», — сказали мне. Потом он переехал в новую семью. «Да, но я же могу его навещать?» — спросила я у той бабы. А она мне: «Вы сами подписали документы на усыновление». Документы! Я что, помню какие-то документы? — Но вы наверняка их подписали, если вам так сказали. — Да я обдолбанная была тогда! Я «мама» не могла сказать! Но я же не могла его просто так отдать… У меня ничего, кроме него, не было!.. И сейчас он — единственное, что есть… А потом… Я ждал. На ее лице отразилась вселенское горе — безымянное, огромное, неописуемое. — А потом мне стало незачем жить. И я совсем скатилась вниз. Вдоль рано увядших щек по морщинам побежали слезы, блестящие, одна за другой. Они капали у нее с носа, и она раздраженно смахивала их тыльной стороной ладони. — Прямо в ад, — закончила она, почти уткнувшись лицом в стол. У меня было такое ощущение, что я где-то все это уже слышал. И не от нее. Несколько минут мы сидели молча. Я смотрел в окно. За немытыми стеклами день казался блеклым и каким-то молочным. Эти стекла были как граница другого мира, не того, в котором мы сейчас сидели — в тени несчастного прошлого и без особой надежды на будущее. |