Онлайн книга «Дело чести генерала Грязнова»
|
Полунин сидел в кресле перед телевизором, а чуть сбоку от него, на журнальном столике, стояла бутылка водки. В общем-то ничего удивительного – привычная картина, но что более всего поразило ее, так это то, что муж был практически трезв, а бутылка водки едва-едва почата. Судя по всему, Полунин ждал ее давно, видимо весь вечер, пока не стемнело. И ждал ее трезвый. И все это не предвещало ничего хорошего. Хотя, впрочем… Она теперь уже не знала, где кончается «хорошо» и где начинается «плохо». И от всего этого, от своей неопределенности и от того состояния, в котором она пребывала все последнее время, на нее вдруг накатила такая волна злобы, ненависти и злости, что она едва сдержалась, чтобы не схватить эту бутылку, нарочито выставленную на журнальном столике, и не звездануть ею по заросшему затылку этого никчемного, вконец спившегося импотента. Бросив сумочку на диван, она направилась было в спальню, чтобы переодеться, но в этот момент в кресле словно ожил Полунин и угрюмо произнес: – Что так поздно? До этого момента он никогда не спрашивал ее, отчего она слишком поздно пришла или рано, и то, что он спросил ее об этом именно сейчас, причем таким тоном, вмиг насторожило ее. Она почувствовала, как что-то сжалось внутри, а в голове лихорадочно застучала мысль: «Неужто догадался? Или сказал кто?» И хотя она уже давно пыталась подготовить себя к подобному разговору, но сейчас вдруг, чувствуя на себе совершенно трезвый взгляд Полунина, невольно стушевалась, забормотала что-то маловразумительное. И тут новая волна лютой ненависти накатила на нее, то ли от того внутреннего унижения, которое почувствовала в себе, то ли от того, что надо было лепетать, оправдываясь перед этим ничтожным алкоголиком. Она ненавидела его! Люто и страстно. Но все еще боялась бросить в отечное лицо с набрякшими мешками под опухшими глазами всю правду. Но она смогла сдержать рвущуюся наружу ненависть и пробормотала на ходу: – Работы много. Краем глаза заметила, как усмехнулся при этих ее словах Полунин. – Какой работы? И этот его вопрос прозвучал настолько двусмысленно, и было в нем столько откровенного презрения, что она едва не задохнулась, остановившись. И вновь раскаленным молоточком застучало в висках: «Неужто все-таки знает? Знает!» Но осознав это, Раиса Борисовна тотчас поняла и то, что не хотела бы сейчас ни этого разговора, ни выяснения отношений. Она еще не была готова к этому. Оттого и ответила, стараясь оставаться спокойной: – Бухгалтерской работы. Или, может, уже окончательно мозги пропил, забыв, кем я работаю? – Замолчала было, однако тут же перешла в наступление: – Или думаешь, что и мне подобное дозволено? – кивнула она на бутылку. Однако муж, казалось, даже не слышал ее. – Работа, говоришь… бухгалтерская?.. И каждый день до поздней ночи? – Что ты хочешь этим сказать?! – возмутилась Раиса Борисовна. Но Полунин не обратил внимания на этот возмущенный крик, продолжая бормотать, словно находился то ли в бреду, то ли в горячечном беспамятстве: – Работы… бухгалтерской… В какой-то момент его лицо поддернулось нервным тиком, и он уперся в нее остановившимся взглядом. – А эта… работа… вы ее на диване? Или на твоем столе удобнее? Раиса Борисовна вспыхнула, и ее лицо пошло красными пятнами, будто ей влепили оплеуху. – Ты… ты о чем это? – хрипло-осипшим голосом выдавила она. Полунин промолчал и потянулся рукой за бутылкой. Видно было, что этот разговор дается ему нелегко. – Ты… ты ответь! – напирала она. – Не надо, – едва слышно пробормотал Полунин, и его лицо перекосила гримаса внутренней боли. – Не надо! Ты… ты сама все знаешь. Резким движением скрутил пробку с бутылки, наполнил стакан и залпом осушил его. Тяжело сглотнул и, поставив стакан на столик, также угрюмо повторил: – Сама все знаешь. И тут Раису Борисовну будто прорвало. Она рванулась к телевизору, ткнула пальцем в какие-то кнопки и, когда экран погас, стала выкрикивать что-то, бросая в лицо мужа унизительно-оскорбительные слова. Полунин вновь было потянулся за бутылкой, но она успела выхватить ее из-под руки и с грохотом ударила об пол. По крашеным половицам растеклась лужа, и только после этого она замолчала, бросив в лужу какую-то тряпку с дивана. Молчал и Полунин, совершенно трезвыми глазами наблюдая за женой. Потом спросил тихо: – Что, слушать паскудно? – Помолчал и сказал, словно ударил наотмашь: – А не паскудно… ноги раздвигать? Взглядом, полным презрения, Раиса Борисовна уставилась на мужа. – О чем ты мелешь, алкаш несчастный? Полунин пожал плечами. – Действительно, о чем это я? Ведь ничего нового для тебя в этом нет. Замолчал, и его лицо вновь исказила гримаса боли. – Но вот то, что Рогачев… – Алкаш проклятый! Идиот! – взвилась Раиса Борисова. – Может, ты и права, – угрюмо кивнув, согласился с ней Полунин. – Одно жалко, узнал об этом слишком поздно. Раиса Борисовна хотела сделать ему еще больнее, спросив, о чем он пожалел, узнав «слишком поздно». О том, что он полный идиот или алкаш законченный? Но что-то заставило ее сдержаться. А он продолжал сидеть в кресле, и только его глаза, наполненные тоской и болью, говорили о том, насколько ему сейчас плохо. В какой-то момент он даже застонал, сжав голову ладонями, но тут же распрямился, и в угрюмой тишине дома завис его вопрос: – Ты знаешь, отчего проститутке удобен муженек-алкаш? Помолчал и сам же ответил: – Чтобы прикрываться его пьянством. Раиса Борисовна усмехнулась. – Что, хочешь мне сделать больно? Так можешь не стараться особо. Я-то хорошо знаю, кто я и кто ты. И все, чтобы ты ни говорил сейчас… – Оскорбить… тебя?.. – усмехнулся Полунин. – Да возможно ли оскорбить тебя чем-либо? – Алкаш! Алкаш несчастный! Импотент! – взвилась Раиса Борисовна. – Что… что ты хочешь этим сказать?! – Кроме того, что сказал, ничего. С этими словами он поднялся с кресла, шагнул было к жене, и Раиса Борисовна инстинктивно отпрянула назад, прикрывшись руками. – Ударить… ударить меня хочешь? – Боже упаси, руки о тебя марать! Остановился напротив жены, в упор рассматривая ее лицо, потом все так же спокойно произнес: – Пожалуй, в одном ты права. В этой жизни за все надо платить по счету. За все! Ее ухоженное, красивое лицо дернулось, будто от зубной боли. |