Книга Огненная проповедь, страница 61 – Франческа Хейг

Я сказала ему вслед:

– Разве это не тот же эгоизм? Разве это не разновидность трусости?

Он обернулся с верхней ступеньки.

– Ты всегда воображаешь мир, где близнецы не испытывают друг к другу ненависти, где их не разделяют, где им не нужно такое место, как этот Остров. Может быть, это трусость. А может, и наоборот – своего рода мужество.

* * *

Ночами меня всегда терзали видения, но на этот раз стоило часовому за дверью пошевельнуться, как я представляла маленькие ножи на поясе Пайпера. Кип тоже не мог уснуть, я чувствовала, как он напрягался при каждом шорохе за порогом или за окном. Когда мы целовались, не было той неистовой, головокружительной страсти, что охватывала нас вначале. Не пытались мы продолжить и нежные исследования друг друга, как в последние недели, когда между нами возникли близкие отношения. Сейчас наши поцелуи стали торопливыми и жадными, словно мы пытались поскорее насытиться ласками, боясь, что в любой момент это всё может закончиться. Ключ в замке, лезвие ножа. Сейчас мысль о смерти представлялась мне более жестокой, чем когда-либо, потому что мы с Кипом только начали открывать друг друга. Потому что на его шее еще остались места, которые я не успела покрыть поцелуями. Потому что, когда я запускала пальцы ему в волосы, эти ощущения все еще казались новыми и необычными. Это такие мелочи, чтобы горевать о них, говорила я себе, в сравнении с тем, что пережила и что могла потерять. Но той ночью, в кровати, они казались значимыми. Я даже плакала, и вовсе не из-за того, что боялась ножа, а из страха лишиться его пальцев, касающихся моей кожи, щетины, нежно покалывающей мне плечо.

Утром Пайпер послал за мной. Не говоря ни слова, стражник вывел меня из комнаты так быстро, что мы с Кипом едва успели обменяться взглядами.

Меня проводили в Зал Ассамблеи, где собрались все ее члены. Здесь присутствовал Саймон и еще несколько мужчин и женщин, которых я узнала. Последние пару недель они задавали мне множество вопросов и держались при этом без враждебности, но и не особо дружелюбно. Сейчас, когда я вошла, все сидели молча, и никто меня не поприветствовал. Даже Саймон стоял недвижно, скрестив все три руки на груди. Но Пайпера в привычном месте, у стола рядом с дверью, не оказалось. Стражник провел меня в вестибюль в другом конце Зала, а оттуда – в крохотную комнатку, не больше шкафа. По стенам, увешанным картами, и рабочему беспорядку на столе я поняла, что здесь кабинет Пайпера. В углу громоздился свернутый на скорую руку матрас и сложенное одеяло.

– Так вот где ты спишь?

– Иногда.

Когда дверь открылась, Пайпер быстро поднялся со стула. Махнув, велел стражнику удалиться, пересек маленькую комнатку и сам закрыл за мной дверь. Стоя спиной к двери, он указал мне на стул. Я заметила, что ножи по-прежнему висят у него на поясе.

– Из всех ты-то уж наверняка мог бы иметь настоящую квартиру? – Я села, оглядывая матрас в углу. Было что-то трогательное в спешной попытке убрать его. – Настоящую кровать, по крайней мере?

Он пожал плечами.

– У меня есть квартира наверху. Но мне нравится быть здесь, ближе к рабочему месту, ко всему этому, – он обвел рукой царящий беспорядок. Некоторые карты на стене держались не на булавках, а на ножах, пронзивших роскошный гобелен, которым была обшита комната. – В любом случае, это неважно.

– Ладно, – произнесла я.

Он прислонился затылком к двери. Впервые я почувствовала, как Пайпер нервничает, хоть и знала, что он велел привести меня не для того, чтобы убить.

– Ты ведь послал за мной не за тем, чтобы обсуждать свои спальные апартаменты.

– Не за тем, – кивнул он, но не сказал ничего дальше.

– Тогда мы могли бы поговорить о моих спальных апартаментах. Например, о том, что мы с Кипом до сих пор под замком, а за дверью круглые сутки стоит стражник.

– И у окна, – добавил он спокойно.

– Мне, видимо, должно польстить, если ты считаешь, что нам надо так много стражников.

Он приподнял темную бровь.

– Ты думаешь, что с одним бы вы справились? Ты и Кип?

– До сих пор у нас это получалось, – заметила я.

Он нетерпеливо вздохнул.

– Охрана там не для того, чтобы не выпускать вас наружу.

Лишь спустя несколько секунд я осознала смысл его слов. Вспомнились взгляды в Зале Ассамблеи. Теперь я поняла, что они мне напомнили: выражение лиц тех детей, с которыми столкнулась в тот день, когда уходила из родительской деревни.

– Сколько человек знает, кто мой близнец?

– Пока только Ассамблея, – ответил он. – Но как скоро об этом узнают другие, не могу сказать.

– Они хотят моей смерти.

– Ты правильно поняла. – В комнате имелся только один стул, поэтому Пайпер сел на свернутую постель напротив меня и наклонился ближе. – Льюис – мой старейший советник.

– Я знаю Льюиса. – Я вспомнила представительного седобородого господина лет пятидесяти, который расспрашивал меня множество раз.

– Племянницу Льюиса, дочь его близнеца, о которой он заботился с рождения, тоже похитили. Почему, думаешь, он так на тебя давил, выспрашивая каждую деталь о резервуарах, где ты нашла Кипа?

– Я видела всего лишь несколько человек, – сказала я, злясь на неожиданно возникшее бремя ответственности. – Он не мог рассчитывать, что я видела всех – там их столько много.

– Именно, – горячо прошептал Пайпер. – Очень много. Заклейменных, похищенных, убитых. Каждый из нас потерял там кого-нибудь, и всё из-за Реформатора. Каждый на этом Острове знает, что он ищет нас. Ты слышала, во что играют дети? Выходи поиграть, выходи поиграть…

– Он идет тебя забрать, – не думая, подхватила я песенку, что вместе с шумом города врывалась в окно по утрам и вечерам, когда дети играли на улицах.

Пайпер кивнул.

– Это в него они играют – в Реформатора. Есть ведь и другие советники, проталкивающие агрессивную политику против Омег – Воительница в частности. Но никто не сравнится с Реформатором. Когда дети на Острове просыпаются ночами от кошмарных снов, это о нем они думают.

Мне стало почти смешно – настолько не вязался образ Зака с чудовищем из ночных кошмаров. Зак, который обжег палец о сковороду и плакал, Зак, который прятался за папину ногу, когда через рыночную площадь вели быка. Но смех мой замер, так и не начавшись. В душе я понимала, что всё это взаимосвязано: детские страхи Зака и страх, который слышался в песнях детей. Одно породило другое. Всё, что я помнила о Заке – как нежно он обрабатывал мой ожог от клейма, как рыдания сотрясали его тело, когда умирал наш отец, – теперь глубоко похоронено. Я верила в эти воспоминания, как верила в небо все четыре года, что сидела в камере. Но все же я понимала, что он сделал. Я видела собственными глазами неопровержимое доказательство его деяний: чудовищные машины из стекла и стали, кости, что покоились на дне грота. Вряд ли кто-нибудь смог бы понять, что под личиной Реформатора, в глубине его души, ютились страх и нежность. И яростнее всех это отрицал бы сам Зак. Реформатор – его создание. Что же напоминало о мальчишке, который взял меня за руку, сидя возле сарая, где умирала Алиса, и попросил о помощи? Я хранила веру в небо, сидя в Камерах Сохранения, и когда выбралась на волю, увидела, что оно ничуть не изменилось. Но существовал ли еще тот напуганный мальчик, мой брат, в Реформаторе? И могла ли я хранить веру в него, не предавая Пайпера и Остров?