Онлайн книга «Черная вдова, или Ученица Аль Капоне»
|
– Не дай бог! – пробормотала Коваль себе под нос, когда дверь за ним закрылась. – Федька, как тебе удалось? Ведь он отпустил меня. – У меня есть дар убеждения! – улыбнулся Волошин. Марина попыталась повернуться на бок, и боль в изуродованном теле сразу вернула с небес на грешную землю. – Черт побери, как мне пережить это? – пробормотала она со слезами в голосе. – Пометил меня, как корову или лошадь, чтоб не сбежала от хозяина… – Не переживай, ты все равно лучше всех, – Федор осторожно поцеловал ее в разбитые губы, слегка провел по ним языком… Внезапно он поднялся: – Нет, все, пора идти, пока я не изнасиловал избитую женщину! Хотя… – прищурил он свои серые глаза. – …ты не очень возражала бы, по-моему. Марине стало смешно – Федор неплохо понял ее сущность: уж что-что, а секс всегда был ее слабостью, заниматься им она могла бесконечно… – Куда ты пойдешь сейчас – ко мне домой или в Ершовку свою потащишься? – А ты куда бы хотела? – лукаво спросил он. – Ты знаешь… – Вот туда и пойду. Там Клаус спятил, наверное, от одиночества. Завтра с утра приеду, жди. Надеюсь, за ночь ты не натворишь еще чего-нибудь этакого? – Мне сейчас укол вкатят снотворный, и я отключусь, так что можешь не переживать. Поцелуешь еще раз? – И еще не раз я тебя поцелую, только поправляйся скорее, – засмеялся Федор, нежно касаясь губами ее щеки. Он уехал домой, а Марина, получив положенный укол, попыталась заснуть. Но в голову лезла всякая дребедень, да еще застряли намертво в памяти слова Мастифа о судьбе и новой встрече. «Интересно, о чем это он, зачем ему я?» – рассуждала про себя Марина, пытаясь уснуть. Как-то во время очередного ее визита к старому лису он вдруг заговорил с ней о том, что ее жизнь могла бы круто поменяться, если она согласилась бы на определенные жертвы. Марина тогда, грешным делом, решила, что он имеет в виду перспективу стать его любовницей. Поэтому вежливо так ответила, что ее жизнь вполне соответствует ее желаниям и возможностям, и менять ничего она не хочет. Мастиф только головой покачал, сказав, что она еще просто молода, чтобы понять, о чем он. Его всегда расстраивало, что по воровским законам ему нельзя иметь семью, детей [1] , а он так мечтал о дочери, что даже Марину иногда называл деточкой. Ее это просто из себя выводило, но перечить пахану она не решалась. Думая обо всем этом, Коваль даже не заметила, как уснула, провалилась в черную яму, забыв все свои заботы и проблемы. Федор приехал к самому открытию больницы. Марина еще спала, когда он вошел, и первое, что она увидела, открыв глаза, было его лицо. Ей почему-то стало хорошо, спокойно. Но все испортил лечащий врач, бывший однокурсник Валерка Кулик, явившийся с утра пораньше делать перевязку. – Привет, красавица! Как дела, ничего? Умница. А теперь давай раздевайся. Вылепив это, Валерка покраснел и смутился: – Кошмар, как прозвучало, как будто я тебя в койку тяну! – Валера, я на все согласна, только не перевязывай меня, – взмолилась Марина, представив, что сейчас будет твориться. – Я не выдержу, мне и так больно… – Не дури, Коваль! Ты ж сама хирург – как это «не перевязывай», ведь загноишься. Там и так ужас, а ты еще… Ложись, говорю. А вы в коридоре подождите, – обратился он к Федору. – У нас тут и так проблем хватит. – Валера, пусть он со мной побудет, может, чуть полегче терпеть… Дай маску ему, пусть, а? – жалобно попросила Коваль, глядя на доктора несчастными глазами. – А в обморок товарищ не грохнется? Там же сплошное мясо, – предупредил Валерка. – Не бойтесь, доктор, я тренированный! – усмехнулся Федор, надел маску и сел в изголовье, крепко взяв Марину за руку. Коваль зажмурилась изо всех сил, Валерка плеснул на ее грудь и живот фурациллин прямо из флакона, а потом пинцетом начал отдирать повязки. Марине было очень больно, она орала и плакала, Федор гладил ее по волосам и уговаривал: – Потерпи, моя красавица, потерпи, я знаю, больно, но скоро пройдет. Не плачь, девочка моя… Доктор, а по-другому вы не можете? – раздраженно спросил он. – Что же по живому прямо, ей ведь и правда плохо. – Было бы можно, так и делал бы по-другому! Коваль, он кто у тебя, врач? – Нет, майор спецназа, – резко ответил Федор, – но даже я знаю, что от болевого шока умирают! – Дорогой мой, – продолжая работать, заметил Валерка, – женщины в принципе менее восприимчивы к боли, если хотите знать. Вот вы на ее месте уже давно бы сознание потеряли, а она молодец. Ты же молодец, Коваль? – Валерка, я тебя прошу, заканчивай скорее, иначе я правда скоро отключусь, – прошептала она, стараясь справиться с собой. – Все, душа моя, ухожу уже. Баралгину хочешь? Я девчонкам скажу, чтоб поставили… – Не надо, хуже не будет, – отказалась она, вытирая слезы. Когда они остались в палате одни, Федор погладил ее по лицу и спросил с сочувствием: – Как же ты вытерпела это все, Маринка? Бедная моя… Она провела в больнице полтора месяца, вышла вся в шрамах и рубцах. «Марине от Дениса на долгую память…» Глядя на себя в зеркало, висевшее в ванной, разревелась от злости. Эти безобразные рубцы от ключиц и ниже ничем уже не замаскируешь, не спрячешь. Теперь вместо любимого эротического белья она обречена носить боди до горла. А бассейны, сауны и пляжи – вообще тема закрытая… Как же она допустила подобное, как позволила?.. Услышав рыдания, явился Федор, вытащил плачущую Марину из-под душа: – Что происходит? По какому поводу слезы? – Я – уродина, я никогда не смогу раздеться перед мужчиной, не надену декольтированного платья, я даже видеть себя в зеркале не могу… Он резко размахнулся и ударом кулака разбил висящее над ванной зеркало. Осколки посыпались дождем. От неожиданности Коваль вздрогнула. – Так, одну проблему решили. Дальше что по списку? Платье? Купим менее открытое. А насчет мужчин… Лично я готов смотреть на тебя сутками, понимаешь? Ты нужна мне любая, – спокойно сказал он, разглядывая глубокий порез на руке. Достав из шкафчика аптечку, Марина залила рану перекисью, наложила повязку. Прижавшись к забинтованной руке щекой, спросила: – Больно? – Уже нет. А ты… не смей называть уродиной мою любимую женщину. Она, конечно, слегка чокнутая, но это ее совсем не портит. Ведь и люблю я тебя за то, что ты не такая, как другие. |