Онлайн книга «Подруга детства»
|
— Тебя? Тебя не удержишь. — Нправда! Надо было прсто сказать… — Что сказать? — Что надо, то и сказать! Сразу, понял? И точка! — Дейзи, это ужас. Мы пьяные. — Мы выпившие, а не пьяные. А ты не сказал… — Да что не сказал? — То, что должен был. — Хршо. Тогда гворю счас. Дейзи, я тебя люблю. Вот! И ничуточки не страшно, и ничего не перепутал. — Так что ж ты молчал?! — Разве я молчал? Странно, а мне кзалось, я все время об этом гворил… Ладно, повторяю: я тебя люблю. — Ох. Хорошо. А сильно? — Очень. Так, что даже болит. — Где? — Везде. В груди. В голове. И носу щекотно. — Гас, я совсем глупая. Я ведь тоже. — Что? — Тоже люблю тебя. И ты, дурак, не говорил мне этого, а я все напутала и вышла замуж… ой, не хочу, счас стошнит! — Ты не выходила замуж. Это был кошмар. Он закончился. Я тебя больше не выпущу, а Красавчика убью. — Не надо. Он сам умрет. От жадности. Ты, правда, меня не выпустишь? — Чесслово. — И не отдашь никому? — Дейзи! Я больше никогда и никому тебя не отдам! Я тебя сейчас обниму и не выпущу, поняла? — Не выпускай. Никогда, Гас. Никогда в жизни. Они сами не знали, в какой момент все изменилось. Когда воздух стал густым и терпким, словно красное вино? Когда все звуки и запахи стали резче, явственней, отчетливее? Непрочный хмель вина выветрился быстро, но на смену ему шло иное опьянение. Когда кожа твоя мускус и мед, как скажу — уходи? Как остановлюсь? И кожа, согретая пушистым халатом, розовела и распускалась, словно цветок персика, кровь быстрее бежала по жилам, а сердце билось с немыслимой, запредельной скоростью. Когда голос твой пение и плач, как скажу — остановись? Как уйду? Она не то всхлипнула, не то рассмеялась тихонько, когда он накрыл дрожащей ладонью гладкое и нежное плечо, и почудилось, что это птица доверчиво притихла в руках или котенок ткнулся носиком в горячую ладонь. Когда вся ты — гроза и упование, как откажусь от тебя? Его руки скользили по гладкой коже, и только на краю сознания мелькнула мысль: не испугать, не обидеть, не причинить боли! Но это и не получилось бы. Он не мог причинить ей вред. Это значило бы — убить самого себя. Он даже не знал, как жить в мире, где нет Дейзи Сэнд. Как дышать воздухом, в котором не рассыпается золотыми бубенцами ее смех. Как встречать новый день, в котором нет места их неторопливым беседам и прогулкам. Когда вся ты молоко и мед, и пшеница, и мирра — как закрою лицо свое и не взгляну на тебя? Ему становилось все горячее и светлее, под веками вспыхивали зарницы, и горячий ветер пустыни вышвыривал из головы скучные ежедневные мысли и обрывки чужих слов, прочитанных им за всю жизнь. Истины и смыслы роились радужными бабочками, и он все яснее понимал, что не может оторвать рук, отвести глаз, разомкнуть объятия… Я такую глупость сделал, Дейзи! Я чуть тебя не пропустил. Чуть сам не отдал другим собственное бессмертие. И если весь ты гроза и сияние, как не склонюсь перед тобой, ибо ты мой, и я твоя? Она была легкой и горячей, как лава, невесомой, как радуга, беспечной, как дождик. Руки спаяны в кольцо, кожа перетекает плавно, как река — вот твои плечи, а вот мои руки… Она прислушивалась к себе и с радостным изумлением понимала, что больше нет измученного тела и больной души, нет обид, нет страха и нет боли. Нет темного пламени похоти и холодного равнодушия, нет ничего — есть совсем новое, иное чувство, которое и чувством не назовешь, скорее, дуновением ветра, отблеском огня, отзвуком песни… Ей навстречу распахнулись теплые и надежные объятия человека, которому она безгранично верила и которого очень любила. Странно: тысячу раз она говорила это слово и себе, и Гасу, но ни разу — тому, другому. И все же вышла за того. Другого… Не думать, не вспоминать, забыть. Да и нет ничего, только тепло и ослепительный свет под веками, только теплое кольцо рук и губы, пьющие твое дыхание, твой смех или плач, или песню, или стон — я люблю тебя! И когда свет стал нестерпимым, а губы — жадными, тогда куда-то делись и одежда, и диван, и вообще все в мире куда-то делось, а остались двое юных и бесконечно влюбленных людей. Одно на двоих дыхание, и доверчивый вздох на твоей груди, и гордость, растущая внутри тебя, перехлестывающая через край и затопившая тебя с головой… Это — моя любимая. И если молоко ее и мед для меня, то как стану слабым? Как уйду? Как остановлюсь? Потолок опрокидывается в бесконечность, звезды отражают счастливый вздох, и ангелы на небесах эхом откликаются двум первым и единственным людям на земле: Я люблю тебя. Я люблю тебя. Навсегда. Дейзи открыла глаза. Золото утра расчертило белый потолок, приласкало широкие листья пальмы и медленно ползло к босой девичьей ноге. Благодаря немалому умственному усилию, а также шевелению пальцами, Дейзи поняла, что босая нога — ее собственная. Потом она приподняла одеяло — и увидела, что босая не только нога, но и вся, так сказать, Дейзи. Собственная нагота не смутила ее, как раньше, и Дейзи решительно откинула одеяло. Дальше обнаружился Гас. Тоже совершенно голый и мирно спящий между Дейзи и спинкой замечательного дивана. Его рука обвивала бедра Дейзи, и почему-то это казалось очень значительным и приятным. Нет, не приятным. Единственно возможным. Дейзи осторожно коснулась спутанных темных волос и беззвучно рассмеялась от счастья. Теперь ей было ни к чему вспоминать эротические сны и ходить к сексопатологам. Сегодня ночью Дейзи Сэнд стала настоящей женщиной, испытала самый настоящий и полноценный оргазм и проснулась совершенно счастливой. Рядом с мужчиной, которого любила и в котором была уверена на все сто тысяч процентов. Солнце подползало все ближе. Дейзи показала солнцу язык и мирно заснула. Они позавтракали на крыльце, часа в три дня. Соседке Гас помахал рукой и крикнул: — Миссис Типоти, это моя жена! Будущая. — Очень рада за вас, Гас, и за вас, мисс Дейзи. Желаю счастья. Они ели тосты с медом, и мед капал с горячего хлеба, а чай благоухал лимоном, птицы пели и жизнь была прекрасна. Потом Гас подобрал ей обувь — ее же собственные теннисные туфли пятилетней давности — и серьезно посмотрел на свою любимую. — Послушай меня, мой Храбрый Заяц… — Не хочу слушать. Хочу еще меда. |