Онлайн книга «Прокурор Никола»
– Вот мы и на месте, – вернул Ковшова на грешную землю Серков. – Приехали, Данила Павлович. Вы что-то задумались? – Тихо, однако, – подал голос и Шаламов. – А вы, товарищ майор, о какой-то суматохе беспокоились? – Прекрасно, если я ошибаюсь, – тревожно оглядывал церковь и прилегающие служивые строения Серков. – Странно, но и праздношатающейся публики не видать… – Какой, какой публики? – разинул рот Шаламов от неожиданной тирады майора. – Шляющейся! – в сердцах бросил тот. – Нам бы теперь побыстрей лейтенанта Волошина отыскать! Он не договорил. Из дверей храма торопливо вышел высокий сутулый человек в черной рясе и, колпаком на голове, поклонился приехавшим и, выбрав Серкова, соскочившего с переднего сиденья, двинулся к нему навстречу, внятно произнес, не поднимая головы: – Доброго здравия вам, люди державные [4]. Приехавшие закивали в ответ. Следом за служителем церкви на пороге появилась статная фигура второго. Этот крепок, дороден телом и обличьем, в два-три раза толще первого, хотя и ниже ростом. Одет гораздо величавее, впечатлял выпуклыми глазами, заметными даже в больших роговых очках, длинным волосом и окладистой седеющей книзу бородой. На груди его возлежал отливающий благородным серебром увесистый крест с распятием. – Отец Никон, – представил суетливо, еще более ссутулившись, первый. Хотел что-то добавить, но, взглянув на величавого, только и смог сказать: – Священник храма… И отодвинулся за спину главного. – Здравствуйте… батюшка, – за всех троих выдвинулся к священнику майор Серков, – это работники областной прокуратуры. Он отвел руку, указывая на переминающихся с ноги на ногу Ковшова и Шаламова, и умолк: видно, запас красноречия и опыт общения с такой аудиторией у него иссяк. Священник почтительно склонил голову в сторону прокурорских и тоже едва кивнул. – Здравствуйте! – вразнобой сказали Ковшов и Шаламов; получалось совсем как-то несуразно, но ни тот, ни другой никак не могли найти нужной манеры поведения с церковнослужителями, как их именовал майор Серков. – Здесь у вас наш товарищ, – как к глухому, обратился майор к священнику. – Нам бы к нему?.. – Благословляю, – не дождавшись продолжения от майора, отец Никон поднял руку к груди, помедлил, раздумывая, выражение величавости на его лице разгладилось, обнажив личность, отягощенную своей, ему одному известной тревогой земного человека; он пригласил рукой ко входу в церковь и произнес: – Пожалуйте в Божий храм. И сам, развернувшись и перекрестившись, пожаловал первым. Майор и Ковшов с Шаламовым двинулись было за ним, но их ловко обогнал и забежал за спину священника встречавший, еще больше сутулясь и неистово крестясь. На ходу он бросил приехавшим: – Товарищ ваш зело чаяти. – Что он сказал? – как к переводчику, сунулся Шаламов к майору. – «Зело» со старославянского означает «очень», – поразмыслил Ковшов, – а второе слово не знаю. Скорее всего, заждался нас лейтенант. – Так и есть, – добавил Серков. – Сколько времени прошло-то! Заждешься тут с ними. Видишь, как принимают! – А ты хлеб да соль хотел, Валентин Степанович? – Ну… – не нашелся ничего ответить Шаламову Серков. – Не понимают, наверное, кто к ним приехал. Они уже вошли в церковь и сразу притихли. Священник остановился перед иконостасом, перекрестился почтительно несколько раз. То же, только поспешнее, проделал и его сутулый служитель. Толстый двинулся вперед через весь храм в дальний темный угол. Ковшов, натыкаясь на Серкова, оглядывался исподтишка по сторонам. Сзади, так же неловко озираясь, наступал ему на пятки Шаламов, тяжело пыхтя, боясь отстать. Отовсюду за молчаливой процессией и в особенности за незнакомой троицей поглядывали настороженные глаза с темных, посверкивающих в свечах позолотой, икон. – Михалыч, держи интервал, – не выдержал и шепнул Шаламову Данила, когда приятель в очередной раз ткнулся в его спину. – Ноги все отдавил. – Не видно ничего со света, – пожаловался тот. – Свечи только коптят. И еще эти! Допекают! – Кто? – не понял Ковшов. – Со стен. Не видишь, что ли? – Первый раз в церкви-то? – Как будто ты здесь частый гость?! Темный угол, куда они проследовали, оказалось, имел узкий, низкий и еще более темный вход, вернее, туннель или длинный коридор, который несколько раз поворачивал, при этом пол заметно уходил вниз, пока не завершился десятью каменными ступеньками, упершимися в окованную железными полосами дверь с массивным старинным металлическим кольцом. Если в редкие, маленькие, замазанные грязью и пылью оконца сверху, с боковых стен, когда шли, путь указывал тусклый свет, протискивающийся сквозь решетки, то в тупике у двери он совсем померк. Тошнотворно запахло сыростью и еще чем-то неприятным и неживым. – В преисподнюю завел монах, – наткнувшись опять на Ковшова, дохнул в ухо Шаламов. Ковшов промолчал, только поежился, Серков передернул плечами, словно что-то тяжелое сбрасывая с себя. – Мне как-то приводилось однажды, – обернувшись, тихо сказал он. – Насмотрелся… – Это где же? – Шаламов совсем прилип к Ковшову. – В семьдесят третьем. Археологи в Успенском соборе раскопки производили. Насмотрелся там всякого. – Кого раскапывали-то? – Останки архиерейских захоронений. Аж с шестнадцатого века! Впереди священник возился с кольцом, пытаясь отворить дверь. Ему помогал служивый. – Где Волошин-то? – не выдержал майор. – Вот, зрите! – зычно, видимо, услышав Серкова, провозгласил отец Никон, распахивая, наконец, непослушную дверь. – Ваш детина? Перед сгоравшими от нетерпения и неизвестности глазами Серкова, Ковшова и Шаламова предстала мрачная усыпальница с тремя гробницами, уставленная горящими свечами. Дальний дневной свет, проникающий из еще одной открытой в противоположном конце склепа маленькой двери, позволял различить две фигуры, вскочившие на ноги с одной из гробниц при их появлении. Колыхнул в лица сквозняк. Дальняя дверь скрипнула жалобно и с грохотом захлопнулась. Свечи разом потухли. Мрачная тишина навалилась на всех. – Отворите дверь, негодники! – огласил подземелье бас отца Никона. – Заклепы не поставили, бестолочи! Зрить нельзя! Кому адресованы были слова возмущения и гнев попа, можно было только догадываться, но в темноте что-то задвигалось, заворочалось, заскрежетало, и по мере завершившихся звуков скрежета усыпальница замерцала тусклым дневным светом. Перепуганный служка бегал, зажигая одну свечу за другой и ставя их на гробницы. Серков рванулся вперед. |