Онлайн книга «Время предательства»
Рут молчала. Она наклонила голову и посмотрела на Розу, потом уронила тонкую, с синими прожилками руку и погладила утиную спинку. – Я ведь с ними ровесница. Почти день в день. Как и они, я выросла во время Великой депрессии и войны. Мы перебивались с хлеба на воду, мои родители еле выживали. Голова у них была занята другими вещами, а не нескладной, несчастной дочерью. И я стала интровертом. Жила богатой вымышленной жизнью, в которой превратилась в одну из пятерняшек. Шестую. – Она улыбнулась, ее щеки чуть порозовели. – Я знаю. Шесть пятерняшек. Бессмыслица. Гамаш не стал заострять внимание на других логических ляпсусах. – Они всегда казались такими счастливыми, такими беззаботными, – продолжила Рут. Голос ее стал тихим, а на лице появилось выражение, которого Гамаш не видел прежде. Мечтательное. Тереза Брюнель проследовала за Кларой из кухни в мастерскую. Они прошли мимо призрачного портрета на мольберте. Незаконченная работа. «Вероятно, лицо мужчины», – подумала Тереза без особой уверенности. Клара остановилась перед другим холстом. – Я его только начала, – сказала она. Терезе не терпелось увидеть картину. Она была большой почитательницей Клары. Две женщины стояли друг подле друга. Одна растрепанная, во фланелевых штанах и свитере, другая в изящных брюках, шелковой блузке, свитере от Шанель, подпоясанная тонким кожаным ремешком. Обе держали кружки с горячим травяным чаем и смотрели на полотно. – Что это? – спросила наконец Тереза, наклоняя голову то влево, то вправо. – Вы хотите спросить, кто это? Мой первый портрет, написанный по памяти. Тереза подумала, что у Клары нелады с памятью. – Это Констанс Уэлле, – пояснила Клара. – Вот как? – Тереза опять наклонила голову, но поняла, что, сколько ни наклоняй, изображенное на холсте никогда не будет похоже на одну из знаменитых пятерняшек. – Она, вероятно, не закончила позировать вам. – Она и не начинала. Отказалась, – сказала Клара. – Правда? Почему? – Она не сказала, но, наверное, не хотела, чтобы я увидела то, что она скрывает, или чтобы рассказала о ней этим портретом слишком многое. – Почему вы захотели ее написать? Потому что она одна из пятерняшек? – Нет, я тогда этого не знала. Ее лицо показалось мне интересным. – А что вас заинтересовало? Что вы в нем увидели? – Ничего. Суперинтендант отвернулась от полотна и уставилась на свою собеседницу: – Pardon? – Понимаете, Констанс была удивительная. Смешливая, дружелюбная и добрая. Замечательный гость за обедом. Она заходила ко мне раза два. – Но? – подсказала Тереза. – Но я чувствовала, что мне никогда не узнать ее ближе. На ней была какая-то личина, вроде лакированной маски. Она словно уже сама по себе была портретом. Нечто созданное, ненастоящее. Некоторое время обе разглядывали красочную кляксу на холсте. – Я хотела узнать, не знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы установить спутниковую тарелку? – спросила Тереза, вспомнив о своей миссии. – Знать-то знаю, только это не поможет. – Что вы имеете в виду? – Спутниковые тарелки здесь не работают. Можно попробовать комнатную антенну, но сигнал очень слабый. Большинство из нас получают новости по радио. Если случается какое-то серьезное событие, мы поднимаемся в спа-гостиницу и смотрим телевизор там. Но я могу дать вам почитать хорошую книгу. – Merci, – улыбнулась в ответ Тереза, – но, если вы все же порекомендуете мне специалиста по тарелкам, я буду вам признательна. – Нужно позвонить. Клара оставила Терезу в мастерской созерцать полотно и женщину, которая была не совсем реальной, а теперь умерла. Рут крепко сжимала в руке поэтический сборник. – В первый же день Констанс пришла ко мне. Сказала, что ей нравится моя поэзия. Гамаш поморщился. Две вещи ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить Рут Зардо: «У нас кончилось спиртное» и «Мне нравится ваша поэзия». – И что вы ей ответили? – спросил он с опаской. – А что, по-вашему, я могла ей сказать? – Уверен, вы проявили любезность и пригласили ее в дом. – Я пригласила ее сделать кое-что. – И она сделала? – Нет. – Рут не могла скрыть удивления. – Она просто сказала, стоя у моей двери: «Спасибо». – И что сделали вы? – А что я могла сделать после этого? Захлопнула перед ней дверь. Она сама напросилась. – Да уж, вас спровоцировали дальше некуда, – согласился Гамаш, и Рут посмотрела на него пронзительным, оценивающим взглядом. – Вы знали, кто она? – Вы думаете, она сказала: «Привет, я одна из пятерняшек. Позвольте войти?» Конечно, я не знала, кто она такая. Я решила, что она старая пердунья, которой что-то от меня надо. Поэтому я от нее избавилась. – И что сделала она? – Вернулась. Купила бутылку «Гленливета». Явно посоветовалась с Габри там, «У геев». И Габри сказал ей, что единственный ключ, который открывает дверь в мой дом, – бутылка виски. – Слабое звено в вашей системе безопасности. – Она сидела там. – Рут показала на стул, на котором сидел Гамаш. – А я здесь. И мы выпивали. – И на какой стадии она вам сказала, кто она такая? – Она, вообще-то, не говорила. Она сказала, что у меня есть одно стихотворение. Я спросила какое, и она мне процитировала. Как и ты. Потом сказала, что Виржини именно так и чувствовала себя. Я спросила, о какой Виржини она говорит, и она ответила, что о своей сестре. О Виржини Уэлле. – И тогда вы поняли? – спросил Гамаш. – Господи боже, да тут даже моя долбаная утка догадалась бы. Рут поднялась и вернулась с книгой Бернара о пятерняшках. Она бросила книгу на стол и снова села. – Отвратительная книга, – сказала она. Гамаш взглянул на обложку. Черно-белая фотография доктора Бернара, сидящего на стуле в окружении пятерняшек Уэлле в возрасте приблизительно восьми лет. Пятерняшки смотрели на него восторженными глазами. Рут тоже смотрела на обложку. На пятерых девочек. – Я притворялась, что живу в приемной семье, и ждала, что в один прекрасный день они придут и найдут меня. – И в один прекрасный день Констанс пришла, – тихо произнес Гамаш. Констанс Уэлле в конце своей жизни, в конце пути пришла в этот разрушающийся старый дом, к этой разрушающейся старой поэтессе. И здесь она нашла-таки собеседницу. |