Книга Сильные. Книга 2. Черное сердце, страница 43 – Генри Лайон Олди

Плачет? Адьярайша — плачет? Женщина! Женщина плачет. Брат у нее погиб. А я — балбес. Полено бесчувственное. Тесать меня, строгать, стружку снимать.

— Мне жаль. Ну, насчет Эсеха...

— Молчи лучше! Жаль ему...

— Нет, правда, жаль.

Вру? Не вру? Не знаю, как Эсеха, а Чамчай мне точно жаль.

— Моя вина, — удаганка отвернулась. — Не удержала...

Так вот о чем пел дедушка Сэркен!

— Ты прожгла свой бубен?

— Он лопнул. Ритм сбился, и Эсех... Откуда ты знаешь?!

— Дедушка Сэркен напел. Я тогда не знал, про кого он поет. Но если у тебя лопнул бубен, значит, ты не виноватая! Это все бубен...

И, желая отвлечь Чамчай от дурных мыслей, я не нашел ничего лучшего, как спросить:

— А где дедушка Сэркен?

— Уехал.

— Почему?

— Шумно, говорит, у вас стало. Творческий человек любит тишину. Вдохновение удрало, поехал искать. Я ему: оставайтесь! Вон вы какой бледный! Трясетесь, кашляете, пот со лба — ручьями. Куда вам в дорогу? Нет, уехал. Упрямый, хуже тебя! Просил, кстати, передать: он доволен. Получилось у него.

— Чем доволен?

— Мне не доложился! — озлилась Чамчай. — Доволен, и баста.

Что у дедушки получилось? Воспевание моей гибели? Так я вроде бы не погиб... А может, я потому и не погиб?! Потому что у дедушки получилось? Спел дедушка про двухголового орла — орел и появился. Отвлек Уота, дал мне передышку... Дедушка, выходит, ты все-таки вмешался? Облик обликом, а меня ты спас? Нарушил собственный закон? Тебе плохо из-за меня? Может, ты и про Чамчай пел, как она Уота остановила, только я уже не слышал. И кого мне теперь благодарить? Дедушку? Баранчая? Чамчай? Всем я обязан, перед всеми в долгу...

— ...Уот его остаться звал. Свадьбы, мол, гульба...

— Накаркал, старый пень!

Само вырвалось. Ну да, вот такая моя признательность.

— Ты о чем?

— Напророчил мне дедушка. Мол, женюсь скоро.

— О! Провидец!

— Я решил — на Жаворонке женюсь. Обрадовался...

Чамчай хмыкнула:

— Уруй-уруй! Раз ты удирать отказываешься, значит, верно Сэркен предсказал. С Сарыновой дочкой не выйдет, извини. На нее мой братец глаз положил. У него глаз один, зато дурной. А я и правда в девках засиделась. Спасаю вас, спасаю, пора и о личной жизни подумать. А что? Честный муж — жене подарок...

— Издеваешься?

— И в мыслях не держала. Будет у нас не жизнь, а песня. В песнях как? Боотур красавицу спас и на ней женился. А у нас с тобой все шиворот-навыворот: красавица боотура спасла и за него вышла. Оригинальный сюжетный ход!

Надо же, сама над собой шутит — красавица, мол! Мне вспомнилась Куо-Куо, кузнецова дочка. Шутить бедняжка не умела, но в одном они были схожи с Чамчай. Обе нас, беспомощных боотуров, от Уота заслоняли: Чамчай — здесь, Куо-Куо — в Кузне. Понять бы, кто тут сильные, кто слабые?

— Гыр-гыр-гыр! Дьэ-буо!

Яростный рев сотряс дом.

— Ы-ырррр! Убью!

Это не Уот! Зайчик?!

— Кэр-буу!

А это уже Уот.

— Кестюбэть ^[48]!

А это уже я.

Зайчик вырвался на свободу? Сцепился с Уотом?! Уот его убьет! Чамчай едва успела шарахнуться в сторону от Юрюна-боотура. Зайчик, держись! Я иду. Бегу. Лечу!

Спасу!

Это сейчас я с ужасом представляю, чем дело кончилось бы, окажись я прав. Разнять Уота и Кюна? Какой там! Доспешный боотур растаскивает двух других сцепившихся боотуров? Нет, не видел. Полагаю, никто не видел. Женщина — да. Боотур? Нет, нет, тысячу раз нет! Но тогда я об этом не думал. Я вообще не думал: бежал, мчался, спешил, как мог. Стремглав неслись мимо стены подземелья. Пятна светящегося лишайника сливались в сплошную мерцающую полосу. Вылетев из-за поворота, я врезался в Уота и чуть не сбил адьярая с ног.

Чуть не сбил — этим, право, стоило гордиться.

— Юрюн? Молодец, кэр-буу!

— Где? Кого?!

— Давай, помогай!

Уот — большой, но без оружия — стоял возле жернова, загораживавшего вход в Кюнову темницу. Жернов был на месте. Уот — снаружи, Зайчик, судя по грозным воплям — внутри. Никто ни с кем не дрался, никто никого не убивал. Я начал усыхать...

— Гыррр! Н-на! Убью!

Грохот, лязг, рев, шипение неслись из-за жернова. С кем там Зайчик схватился? Он же прикованный! На цепи сидит!

— Берись, зятёк! Взяли!

Мы с Уотом налегли на жернов и откатили его в один момент. Уот подхватил обломок гранита, сунул под край, и бок о бок мы вломились в темницу.

— А-а, буйа-буйа-буйакам!

Нет, это не Уот. Это Зайчик. Буйный Зайчик в боевом доспехе. Пляшет, поет, брызжет слюнями. В последний момент я успел заметить, как в углу пещеры — вернее, в узкой дыре, прокопанной чьими-то умелыми когтями — мелькнул хвост. Немаленький такой хвост! Мелькнул и исчез.

— Уот! Видал?

— Что? Кого?!

— Дьэ-буо! Победил! Прогнал! Кэр-буу!

Зайчик ликовал. Гремел цепями, лупил себя кулаками в грудь. Поворачивался к дыре спиной, наклонялся, показывал врагу задницу. Что с боотура возьмешь? Сегодня у Кюна Дьирибинэ случился праздник — тот праздник, о котором сын дяди Сарына мечтал всю жизнь. Спорил с отцом, вызвал Уота на бой, был бит, угодил в подземелье, а праздник — вот потеха! — нашел парня там, где никто не ждал.

— Хвост. Вон там.

— Ну, хвост...

— У тебя дрянь всякая шастает! На Зайчика напала...

— Приходи! Еще приходи! Убью!

— Да замолчи ты! — не выдержал я. — Хватит орать!

— Убью! — драл глотку Зайчик. — Порву! Сильный!

— Да сильный, сильный! Только пленный...

— Я сильный, буо-буо! Победил!

— Мой шурин сильный, — поддержал Уот. — Прогнал, победил! Буо-буо!

— Я сильный, да! Победил!

— В цепях, а победил! Молодец!

Разинув рот, я смотрел, как они обнимаются. Плечо Зайчика пятнала кровь. Ага, вот еще: на цепях, на правом кулаке — гордый победой Кюн Дьирибинэ не спешил его разжимать. Кровь на разодранном плече — красная, привычная, Кюнова кровь. Рана неглубокая, заживет как на боотуре. На кулаке и цепях кровь была темная, похожая на расплавленную смолу. Дорожка из черных глянцевых капель вела к дыре, где исчез памятный хвост. Надо понимать, эта пакость прорыла ход в темницу и напала на Зайчика. Успела цапнуть, но сын дяди Сарына отбился. Досталось твари, больше не сунется.