Онлайн книга «Святой Илья из Мурома»
— Не ори! — спокойно урезонил буйного князя Добрыня. — А то как возьму хворостину по старой памяти... Владимир представил, как грузный седоватый Добрыня заголяет его — князя киевского, — и прыснул со смеху. — То-то и оно, что князь... — вздохнул Добрыня, подходя к племяннику и целуя его в лоб. — А следовало иной раз, ох как следовало бы... Не путно живёшь! Бестолково. — Полно тебе ворчать-то! Самому тошно! — Ан не живи так! Раз тошно. — А как жить? Кабы этих дуроломов плетьми не разогнали, так они бы весь Киев пожгли... Видишь, вона варягов двоих убили! За что? И ты мне убийц сыщешь! — опять превращаясь в прежнего крикливого и взгального князя, закричал Владимир. — Средь бела дня людей режут. — А ты пои их больше! — тоже повысил голос Добрыня. — Дружина твоя обожралась вся на пированиях. Что ни день — то веселие, что ни веселие — то пьяны суть! — Веселие руси есть пити! И не можем без того быти! Русь никакого веселия, кроме как хмельное питие, не ведает... — Пити, да не утшватися! Оне что, и в домах своих пьют? А кто на ловы ходит? Кто невода тащит? Это русь у тебя в дружине пьяна! А небось в лесах да в болотах северных не больно повеселишься. Их тамо новогородцы, да сумь, да варяги мигом окоротят! А тут что русь, что варяги, что хазары-дружинники — все пьяны от безделия! Ан не зря варяг Феодор, коего славянские волхвы намедни убили, говаривал: «Безделие — всем порокам ворота!» Именно так. — Погоди! — сказал князь. — Скоро в поход пойдём — они утишатся! — Да они в поход негожие! Они уж и меча не держат! А ты подумай, кто тебе вина заморские возит? Кто хмельные меды во Киеве ставит? Византийцы да хазары! А они спят и видят, как тебя из князей сковырнуть. Ты им и нужен-то, пока дружина есть. Хазарам — чтобы византийцев пугал, а византийцам — противу хазар! Вот ты и болтаешься, как дерьмо в проруби: то туды, то сюды! Надо свою линию гнуть! Своим умом да державой крепиться! — Эх, Добрынюшка... — только и смог, что вздохнуть сокрушённо князь. — Вот те и «Добрынюшка», — продолжал ворчать дядька. — У тебя всего и есть к бою гожие, что храбры дружины славянской! Потому что я им ни пить, ни гулять не даю. А и они в шатании: как пошла эта кутерьма — чей бог лучше, — так готовы друг другу глотки рвать! Одни только христиане и служат. — Они Царьграду служат! — Не бреши! Они тебе служат! К тебе идут! А ты их вон в погреба содишь! А ну как не зарезал бы этот храбр разбойника Солового, что бы он, помилованный, сейчас творил и с кем? А не помиловать нельзя! Силёнок у тебя, князюшка, нет! — То и оно, — признал князь. — Не мог я Илью в подземелье не посадить. — Дак и сади! Морить-то зачем?.. Он тебе ещё пуще меня служить станет. — Я его помилую, дай срок! — Он у тебя там ноги протянет е голоду! Он к тебе шёл! Вона какую службу тебе сослужил, а ты его в погребе держишь! — Пойми ты, старое полено! — закричал князь. — Его тут хазары изведут мигом! — А уж лучше ты его изведёшь, недоумок! Так, что ли?! — закричал и Добрыня. — Корми его тамо, голова садовая! — Счас побегу! — Домашних пошли! Рогнеду! Князь невесело засмеялся. — Она и меня-то скоро ядом накормит. Змеюка варяжская! Так бы и удавил! — Она тебе четырёх сыновей родила! — Да сыновья-то эти подрастут — на меня в ножи пойдут! Её корень, змеиный, — что Изяслав, что Всеволод... — А Ярослав? Такой мальчонка золотой! Даром что хроменький! — Ярослав не воитель будет. — Больно ты ведаешь, кто кем будет! На том и простились. Но перед тем, как уехать и увести из Киева дружину, пошёл Добрыня к сестре — постаревшей, но всё ещё красивой, княжеской матери Малуше, — в терем её, более на избу смахивающий. И там полдня ел пироги да с Ярославом играл, который, считалось, гостил, а на самом деле жил постоянно у бабушки. И, выходя к застоявшейся, ожидавши его, конной дружине, ворчал довольно: — Тебе, стало быть, нельзя! Тебе не по чину княжескому! Дурь ломать — по чину! А правду творить — не по чину! Ладно! Мы и без тебя обойдёмся. Сотники свистнули, десятники гикнули. Качнулся строй всадников, заскрипел тяжкий обоз — пошла дружина славянская вослед за Добрыней-древлянином в Новагород. Перуна-бога там устанавливать... * * * Илья очнулся от голодного забытья, как из омута на воздух вынырнул. Соскочил с лежанки, что устроил себе, от крыс спасаясь, качнулся от слабости и тошноты. Держась за осыпающуюся земляную стенку, подошёл к оконцу-отдушине в каменной непробиваемой кладке. Выглянул. На мощёном дворе стояла высокая старуха в чёрном плаще, повязанная платком по брови, а из-за неё выглядывал мальчонка в княжеской собольей шапке, дорогой рубахе до колен и сафьяновых сапожках. Он испуганно таращил громадные серые глаза на Илью. «Регина Хельги?.. — пронеслось в замутнённом голодом мозгу Ильи. Но тут же он опомнился: — Какая Хельги! Она умерла давно! И не княгиня это вовсе. Мальчонка, видать, князь, а она — нет». — Здравствуй,.. — совсем нестарым, звонким голосом сказала старуха. — Как звать тебя величать, буйная головушка? — Илья, — ответил он и подивился своему хриплому, слабому голосу. — Кто ж ты будешь? Какого роду-племени? — В Карачарове муромском богатырём слыл, а теперь вот ослаб... — Богатырь,.. — произнесла задумчиво старуха новое для себя слово. — Ты чьей земли воин? — Пращуры в земле Кассак у хазар в работе были, — сказал Илья, — да, когда гонения пошли, через Поле Старое в муромские леса откочевали. — За что гонения? — За веру православную, — прямо глянув в синие старухины глаза, сказал Илья. Княжонок вышел из-за старухи и теперь уже без страха смотрел на него. — Ты христианин? — спросила старуха. — Да, — бесстрашно ответил Илья. Княжонок подошёл к самому окну и глянул снизу вверх в отдушину-оконце и сказал, желая подбодрить богатыря: — Я тоже буду! Старуха улыбнулась, сверкнув по-молодому жемчугом зубов: — Ярослав! Ты бы лучше дал хлеба брату своему во Христе! Княжонок покраснел и торопливо принял из рук старухи узелок с едой, кувшин с молоком и просунул в оконце. Илья сдержался, чтобы не кинуться на еду. — Спаси тебя Бог, мати... — Мальфрида, — сказала старуха. — Смолоду-то Малушей-ключницей звали. — Вон ты кто! А я было подумал, что ты княгиня Ольга... — Говорят, я на неё похожей становлюсь... — опять улыбнулась старая женщина. — Вот ведь как бывает... А она меня иначе как чернавкой и не звала... Рабыней! А я — князя родила! И от двух ветвей княжеских — славянской и русской — князь Владимир киевский! И варягам, и русам, и славянам, и всем — князь истинный! |