Книга Словно распустившийся цветок, страница 57 – Сири Митчелл

— Не думаю, что должна лгать вам, мистер Хопкинс-Уайт. Я едва выжила после тура вальса с мистером Стенсбери. А если быть совсем откровенной, то правильнее сказать, что это он едва выжил после вальса со мной. Полагаю, не стоит искушать судьбу дважды за один вечер. А других танцев, боюсь, я просто не знаю.

— Жаль. Я всегда любил танцевать.

— Быть может, в один прекрасный день я все-таки научусь.

Он улыбнулся мне.

Я улыбнулась ему.

Воцарилось молчание… если не считать музыкантов, разумеется. И шороха шагов танцующих. Я должна что-нибудь сказать ему. В памяти у меня всплыли слова мистера Тримбла. Я должна задать вопрос, совершить своего рода открытие. Разумеется, больше всего мне хотелось узнать, отчего умерла его супруга, но спрашивать об этом было бы невежливо.

— Ваши дети… с ними все в порядке?

— Да. С ними все хорошо. Благодарю вас.

Вот и поговорили о детях, называется.

— А ваш дом? Он вам нравится?

— Вполне.

Проклятье. Вновь неудача.

— Просто… прежний пастор считал, что сквозняки продувают его насквозь. Он вечно расхаживал, кутаясь в теплый шарф. А вот вы, очевидно, так не думаете?

— Нет.

— Что ж… хорошо. Очень хорошо.

Но должно же быть в этом человеке что-то такое, что интересно было бы раскопать. Какая-нибудь изюминка. Что-нибудь такое, о чем бы я могла его расспросить. Только не вопросы о цветах, разумеется, потому что тогда он неизбежно заговорит о своей коллекции, а сегодня вечером я была к этому явно не расположена. Итак, что же это может быть… Его проповеди?

— Вы уже подготовили проповедь для этой недели?

— Я приготовил ее еще несколько недель тому. Видите ли, я пишу их все за один присест, так сказать. Во всяком случае, так бывает, когда я нахожу верную тему. Или книгу. С книгами вообще легко. – Он заметно оживился. – Я не имею в виду Левит[63], естественно. Не думаю, что когда-либо слышал проповедь по Левиту, хотя вот с Иаковом[64], например, работать легко. Хотя правильнее было бы сказать – легче. Потому что Иаков очень эмоционален и выразителен. Вряд ли в Библии найдется еще одна такая трудная, но интересная и побуждающая книга. Вы со мной не согласны?

— Я?

— Как вы полагаете, если ли другая книга, способная сравниться с нею?

— С Иаковом?

Он смотрел на меня так, словно действительно хотел знать.

— Полагаю… Мне всегда было нелегко понимать Иова[65]. Господь говорил посредством своих бурь и ураганов, друзья Иова провозглашали такие ужасные вещи, а сам он оказался в отчаянном положении… Словом… честно говоря, я не совсем уверена, как к ней нужно относиться.

— Иов – одна из моих любимых тем. Мне хочется думать, что я специализируюсь на трудностях. И возможностях. Не думаю, что существует более утонченное занятие, чем пытаться понять замысел Божий.

— Мне всегда казалось, что Он сам говорил, будто это недоступно пониманию.

— Так оно и есть, разумеется, но ведь это не означает, что мы не должны пытаться. Или разобраться хотя бы в его проявлениях.

— Проявления. Я сама специализируюсь на проявлениях и образцах. – Во всяком случае до недавнего времени. До появления мистера Тримбла. И теперь уже он специализируется на моих проявлениях.

— Значит, вы все понимаете. Если мы думаем о сопоставлении Божьей благодати и милосердия.

— Его гнева и любви?

— Да. Вот именно! Благодать и милосердие. Гнев и любовь. Иногда их весьма трудно считать частями одного и того же явления Господнего.

— Да. Полагаю, действительно трудно. Совсем как пчелы медоносные и дуб.

На его лице отобразилась растерянность.

— Пчелы медоносные и дуб? – На мгновение он умолк, переваривая услышанное. Прищурился. А потом глаза его удивленно расширились. – Пчелы медоносные и дуб! Да, теперь понимаю! Пчелы могут стать досадной помехой, особенно если совьют гнездо на дереве, но в остальном от них бывает и много пользы, не так ли? Как бы продолжалась жизнь без пчел?

— И как бы увеличивалось число дубов, если бы пчелы не… – Я оборвала себя на полуслове, вспомнив, чем закончилась моя последняя попытка заговорить о репродуктивных органах флоры. – То есть…

А он, похлопав себя по карманам, извлек из одного из них огрызок карандаша и маленький блокнот.

— Вы не возражаете, если я запишу это сравнение? Оно может пригодиться мне в будущем.

— Прошу вас.

— А вы не станете возражать, если услышите, как я произношу его с амвона? – Он ждал моего ответа, и кончик его карандаша завис в неподвижности над страницей.

— Ничуть.

— Замечательно!

— Вы должны присоединиться к Обществу изучения живой природы «Кингз-Хед». Меня говорили, что они поминают цветы по любому поводу и без оного.

— В самом деле? – На лице его явственно отображалась борьба двух прямо противоположных желаний: принять предложение и отказаться от него. – Пожалуй, нет. С меня довольно хлопот с моей коллекцией. И множить их число мне совершенно ни к чему. Хотя… люди будут ожидать от меня, что я присоединюсь к ним, верно?

— Мне говорили, что прежний пастор регулярно бывал на заседаниях Общества.

— Ничего удивительного, – уныло согласился он. – И когда же они собираются?

— По воскресеньям после полудня, в пабе «Кингз-Хед». На прошлой неделе они не ходили на экскурсию, но мисс Темплтон полагает, что это может произойти на следующей неделе.

— Я все хотел спросить у вас, мисс Уитерсби… Как-то вы упомянули, что специализируетесь еще и на ведении корреспонденции…

— Вы не ошибетесь, если скажете, что написание писем является неотъемлемой частью моей работы.

— Вы не могли бы помочь мне в этом?

— Я уверена, что ваши письма будут ничуть не труднее тех, что я привыкла писать.

В этот момент к нам подошла мисс Темплтон, за которой следовал мистер Стенсбери.

— Какой замечательный танец был только что! А еще я слышала, что сейчас нам подадут ужин! – Она опиралась на руку мистера Стенсбери, но теперь взяла под локоть меня. – Идемте. Я хочу первой увидеть столовую, когда двери откроются.

Под ее руководством мы расположились чуть сбоку от дверей, так что, когда они распахнулись, нашим глазам предстало величественное зрелище.

— О! – восхищенно ахнула она. – Это похоже на сон наяву.

Так оно и было. Повсюду виднелись пальмы и папоротники в горшках, а на столах подмигивали огоньки свечей в серебряных подсвечниках.

Как и прежде, меня усадили между мистером Стенсбери и пастором. Когда мы приступили к еде, я подметила одну оплошность в поведении мистера Стенсбери, но, вспомнив слова, почерпнутые мною из книги мисс Темплтон, изо всех сил постаралась сделать вид, будто ничего не замечаю. Раньше я бы непременно указала ему на ошибку, но книга об этикете советовала в подобных случаях хранить молчание. Хотя, если бы никто не обращал внимания на дурные манеры, то откуда же люди узнали бы, что именно им нужно исправить в своем поведении?