Онлайн книга «Конго Реквием»
|
– Сколько лет вашим детям? – Старшему, Хуго, одиннадцать. Его брату, Ноа, восемь. Подошли принять заказ. Гаэль решила за обоих, выбрав множество блюд на двоих. – Должна вас предупредить, – продолжила она наигранно строго, – этим вечером предметом разговора будете вы. – Почему? – Потому что про меня вы уже все знаете. Она подметила его нервное движение: он все время потирал ладони, словно пытаясь их согреть, отчего возникал звук, похожий на шорох сухих листьев и напоминающий Морвана с его змеиной кожей. Неприятно, и даже очень. – Кац – откуда такая фамилия? – Она еврейская, если вопрос был об этом. – Вопрос был совсем не об этом! – Сама фамилия немецкого происхождения, – успокоительно улыбнулся он снова. – Мой отец собирал машины в Восточном Берлине в шестидесятых годах. Потом перешел к «врагу», на французскую фирму, уж не помню названия, прежде чем эмигрировать во Францию. – Вы родились во Франции? – Почти: в Эльзасе. И там жил до института. – Почему вы выбрали эту профессию? Вопрос вырвался сам собой – она поклялась себе его не задавать: слишком банально. Профессия психоаналитика, как и профессия копа или проститутки, интригует. Как дочь префекта, занимающаяся эскорт-услугами в свободное время, она могла придумать что-то поинтереснее. – Могу дать простой ответ… Для меня это лучшая профессия в мире. – И как вы ее для себя определяете? Он уперся локтями в стол – в отсветах свечей его костистое лицо казалось измученным. – Я механик. Я чиню и привожу в рабочее состояние мужчин и женщин. Я прочищаю их души и даю положительную энергию. Я поддерживаю любовь против смерти. – Вы идеалист. – Думаете, я уже перерос возраст подобных представлений? – Я не знаю вашего возраста. – Сорок шесть лет. Принесли заказ. Первый урожай ответов был чистосердечным и скорее удовлетворительным. Дав пояснения по каждому блюду (она изображала знатока, хотя была здесь всего второй раз), она приступила к дальнейшим расспросам, по-прежнему с долей агрессивности: – И вас не утомляет целыми днями выслушивать причитания и фантазии? – А вас послушать, так я просто мусоропровод. – Отчасти, разве нет? – Я не слушатель, я только ключ. Мои пациенты разговаривают сами с собой. – Вы продержались четверть часа. – Прежде чем что? – Прежде чем стали вешать мне на уши вашу психодрянь. Он поднял свой стакан – вернее, чашку: они заказали чай с пряностями. – Вы несправедливы: допрос ведете вы. Она повторила его жест и отпила глоток. – Верно, но вы же меня знаете, да? Когда я не цинична, я враждебна. Когда я ни то и ни другое, я плачу. Лучше скажите мне, зачем вы пригласили меня на ужин? Еще один вопрос, который ей стоило держать при себе. – Скажем так: я хочу быть вашим другом. – Какое разочарование… – жеманно протянула она. – Вы не правы: это, скорее, доказательство того, что у меня большие надежды. Она не стала настаивать из страха получить в ответ избитое рассуждение о дружбе, которая выше любви. Предпочла вернуться к прагматическим вопросам – о его буднях, о работе. Но тут ей много не перепало. Он не преподавал в институте, не числился в штате какой-нибудь психиатрической больницы: ничего блистательного или особенного. Он говорил о своем кабинете как о мелкой лавочке. И однако, она не уставала разглядывать его лицо – во время сеансов голос Каца ассоциировался с пустотой или с трещинами на потолке. Теперь она могла наблюдать существо из плоти и крови, правда в основном из костей. С некоторым запозданием она заметила, что говорит без умолку, кстати и некстати. Ей казалось, что она выпила, но нет – так действовало возбуждение. Голова у нее кружилась, как молитвенный барабан. Внезапно психоаналитик жестом попросил ее остановиться. Его глаза были устремлены на тарелку Гаэль: та к ней не прикоснулась. По сути, она тоже проходила тест. Десять лет анорексии, и все, что Кац знал об этой проблеме, она сама ему и рассказала. – Это не то, что вы думаете, – бросила она, погружая ложку в свой наси-горенг [25]. – Я все говорю и говорю и забываю есть. – Тогда давайте говорить буду я. Я хочу, чтобы вы поняли: то, что я предлагаю, куда более ценно, чем сексуальная связь. Она поднесла ложку ко рту – изумительно. – Так мужчины говорят дурнушкам. – Гаэль, я вас знаю до глубины. Этот образ отца, который вы ненавидите… – Это не образ, а реальность. Сволочь, которая… – Вам присущ только один тип общения с мужчинами – борьба, а в качестве оружия вы используете свое тело. Вы сотворили из этого свой крестовый поход, свой невроз… – Мне оплатить консультацию? – Выслушайте меня. Сегодня я предлагаю вам другой тип поддержки, защиты. Я могу помочь вам разрушить ту ассоциацию, которая является основой вашей личности: мужчина-враг. – Он улыбнулся. – Я хотел бы стать, скажем так, первым помилованным… Она отпила глоток чая – он остыл. – Мне больше нравилось, когда мы говорили о вас, – напряглась она. – Мы говорим о нас. Я не должен больше быть для вас ни психиатром, ни мужчиной, как все прочие, то есть сексуальной добычей. Я просто буду вашим другом. Она почувствовала, как к глазам подступают слезы. Она не понимала намерений Каца, но его доброжелательность была ей отвратительна. Из всех чувств, которые она могла вызывать, худшим была жалость. – Извините меня. Она кинулась в туалет, чтобы выплакаться. Черт, черт и черт… За кого он себя принимает? Целый год он доводил ее до исступления своим молчанием, а теперь заговорил как священник. Когда она добралась до зеркала над раковиной, то уже взяла себя в руки. В золотисто-коричневом окружении – все те же балийские мотивы – она оглядела себя: маленькая, опустошенная, в ярости. Не ужин, а отстой, сказала она себе. Полный провал. И нечего из штанов выпрыгивать. Она забыла сумочку: поправить макияж не удастся. Немного холодной воды на лоб, похлопаем себя по щекам – и вперед… Поднимаясь по лестнице, она успела передумать. Нужно дать ему еще один шанс. Впервые мужчина протягивал ей руку, а не что-то другое. Она прошла через зал, как если бы выходила на сцену, разглаживая ладонями свое маленькое черное платье. И застыла в нескольких метрах от стола, ошеломленная. Скрытый в тени, Эрик Кац незаметно под столом шарил в ее сумочке. |