Книга Блеск и коварство Медичи, страница 74 – Элизабет Лоупас

— Да, магистр Руанно, — сказала она.

— Начинай с первого белого порошка, — скомандовал он и взял со стола стеклянную палочку. — Сыпь его медленно в эту реторту.

Некоторое время они работали молча, лишь перебрасываясь короткими фразами по делу. У Кьяры создалось ощущение, будто Руан нарочно избегает прикасаться к ней, даже если это случайное прикосновение кончиками пальцев. Затем он как бы невзначай спросил:

— Ты уже видела маленького принца?

— Да, но только мельком.

— Расскажи мне, что ты видела. Ты ведь знаешь, что великий герцог считает наблюдение частью научного и алхимического метода. А кроме того, я уверен, что приказ никому ничего не рассказывать не распространяется на лабораторию. Будет даже лучше, если ты мне все расскажешь. Так мне будет легче назначить правильное лечение.

Кьяра добавила еще одну драхму ^[81] желтого порошка, отмерив его специальной серебряной ложкой.

— Он выглядит… как бы так выразиться… не совсем нормально. Голова у него не то чтобы уродливая, как бывает у некоторых младенцев, но уж слишком непропорциональная, слишком большая для такого малыша. На затылке у него большая мягкая опухоль, а его бедное маленькое личико… Я сама не видела, как его схватывают судороги, но слышала разговоры других дам.

Магистр Руанно молча размешивал вещество. Даже само количество оборотов стеклянной палочки имело здесь существенное значение.

— Твое описание, — сказал он наконец, — похоже на то, что Цельс ^[82] и Гален называли υδροκεφαλσν или гидроцефалия — скопление водянистой жидкости в мозговой оболочке.

— Как ты думаешь, это поможет? — спросила Кьяра, указав на реторту. Смешанные ранее компоненты начали понемногу пузыриться над огнем. Жидкость загустела и приобрела молочный оттенок с легким сине-зеленым отливом. Если бы Кьяра не знала, что это, то приняла бы ее за бабушкин шпинатный суп на сливках.

— Нет, младенцу вряд ли уже что-то поможет. Но, по крайней мере, мы вселим в великого герцога и его супругу уверенность, что они сделали все возможное для спасения своего наследника.

— А как же сироп от судорог?

— Он даст лишь временное облегчение, но не вылечит саму болезнь.

— Где ты всему этому научился? — спросила Кьяра. — И это мудреное слово, что ты произнес… Что оно означает? И кто такие Цельс и Гален?

Руан улыбнулся.

— Цельс и Гален — римские врачи и философы. Скорее всего, алхимией они тоже занимались или, по крайней мере, тесно с ней соприкасались. А слово состоит из двух частей, υδρο, «гидро» — это по-гречески «вода», а κεφαλσν, «кефалон» — это «голова».

— Ты выучил греческий у себя дома, в Корнуолле?

— Нет, у себя в Корнуолле я не знал ничего, кроме нищеты и горя.

— Но почему ты так хочешь туда вернуться?

— Потому что Милинталл Хаус и Уил Лоур по праву принадлежат мне.

— Это тоже греческие названия?

Руан помешал лекарство двадцать восемь раз, и Кьяра сосчитала движения вместе с ним. Двадцать восемь — это совершенное число, так как равняется сумме своих собственных положительных делителей. Именно поэтому двадцать восемь оборотов стеклянной палочки должны были довести препарат до совершенства. Затем Руан перевернул песочные часы и ответил на вопрос девушки:

— Нет, это на корнском. «Уил Лоур» означает «оловянный и медный рудник». «Лоур» — это луна. Когда-то, давным-давно, один из предков рода Пенкэрроу заявил, что увидел полную луну со дна главного ствола шахты. А слово «Милинталл» значит «лабиринт». По легенде, на том месте, где сейчас стоит дом, раньше находился каменный лабиринт. Но это было так давно, что история не сохранила об этом никаких сведений.

— Пенкэрроу… Это твое второе имя? Ты ведь поэтому подписываешься как Роаннес Пенкарианус?

Руан, похоже, удивился. Видимо, он не хотел лишний раз произносить свое имя вслух и поэтому только неохотно кивнул головой.

Кьяра посмотрела на черно-белый лабиринт, выложенный на полу лаборатории.

— Дом Лабиринта, — задумчиво сказала она. — Да ты просто рожден быть алхимиком.

— Я родился, чтобы быть Руаном Пенкэрроу из Милинталла, и никем более.

— Но почему ты оттуда уехал?

Последняя крупица упала на дно песочных часов. Руан взял стеклянную палочку и еще двадцать восемь раз перемешал соединение. По всей видимости, он был доволен результатом работы, поскольку снял реторту с огня и поставил ее охлаждаться на серебряную подставку.

— Я уехал не по своей воле, — сказал он. Отблески огня оставляли глубокие тени печали на впадинах его глазниц и скул. — Довольно, Кьяра. Возможно, однажды я расскажу тебе эту историю, но только не сейчас. У нас и без того хватает поводов для грусти.

Кьяра отвернулась и начала собирать стеклянные палочки и серебряные мерные ложки. Ее собственная любовь к Флоренции была понятна: это ее родной город, где она знала все улицы и переулки, все церкви, рынки и мосты, каждое дерево и чуть ли не каждый камень. Она никогда не знала другого дома кроме книжной лавки с жилыми комнатами на втором этаже и подвалом… Кстати, о подвале.

«Если мне удастся собрать там хотя бы немного инструментов, — подумала она, — к примеру, такой же атанор и алембик, несколько стеклянных колб и серебряных мерных ложек, и если я возьму отсюда чуточку минералов, — так мало, что никто и не заметит, — то смогу пройти все четыре стадии по книге Томмазо Вазари и создать свой собственный философский камень. Я смогу сама себя исцелить! А тогда я смогу покинуть придворную жизнь и снова стану сама собой — Кьярой Нерини, простой женщиной из гильдии, флорентийкой, дочерью торговца Карло Нерини. Бабушка будет вести дела в лавке, а я…»

Бабушка…

— Руан? — позвала она, аккуратно, одну за одной, опуская стеклянные палочки в таз с водой, чтобы их помыть.

— Что еще?

— Как ты думаешь, моя бабушка и сестры уже могут вернуться домой во Флоренцию? Прошло полтора года с тех пор, как случились все эти ужасные вещи с Орацио Пуччи и Пьерино Ридольфи, и с тех пор, как все погибли…

Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел посмотреть, какие причиндалы у принцесс…

Боль пронзила ей лоб. Это удивило ее, поскольку теперь голова у нее болела гораздо реже.

— Да, — глухо отозвался Руан. — Все погибли.

— Прости, я не хотела… — сказала Кьяра и потерла друг о друга костяшки пальцев — те болели от холодной погоды. — Ты же знаешь, что я любила донну Изабеллу. И помогла бы ей, если бы это было в моих силах.