Книга Беглый, страница 42 – Винсент Килпастор

— Вахтёра?

— Ну да — вахтёра СПП — встаешь на пост, держишь 12 часовую вахту — просто бдишь, чтоб движухи не было и всё. Потом — спать на 12 часов. У меня ночные даже на просчет не выходят — лично я добился. Менты на цырлах в бараке считают, не катантуют никого. Мы обслуживаем режим отдел учреждения. Находимся в прямом подчинении у начальника режима. Я не могу тебе прямо сказать — не работай на оперчасть, но я тебе прямо говорю в последний раз — мы работаем на режим, понЯл?

Напоследок главный гад зангиотинской командировки достал из ящика стола огромную повязку, наподобие повязки дружинника Моргунова в «Операции Ы» и с надписью «ХБП». Хбп — это спп по узбекски — хукук бузлик там какой-то, одним словом жуткое что-то. Швырнул через стол мне — Поздравляю!

Повязка та была гигантских размеров — видимо шита под Петра Первого, и когда я прикинул ее на левую руку, а именно так полагается носить гадскую повязку, то убедился, что она полностью закрывает мое предплечье.

Увидев мою проекцию повязки на щуплое плечико, Сагит заржал и сострил:

— Теплее будет зимой!

— А нет ли размером поменьше? — мой взгляд остановился на плече Сагита. Там мерцала малюсенькая — пальца в два шириной блестящая черная полоска с золотыми лаковыми буквами: РУКОВОДИТЕЛЬ

Хм, — с некоторым нарциссизмом перехватил мой взгляд Сагит — Такую сразу хочешь? Это у нас, братка, от звания зависит — чем выше рангом, тем меньше повязка. Ты подзажги покамест с хозяйской, а там глядишь пару пачух сигарет заработаешь — у пидарасов портной есть один — Зяма — он тебе хорошую сделает, с булавкой. Отстоял смену — отстегнул.

На-ка вот тебе для почину.

Сагит вытянул из тумбочки белую пачку сигарет «Пайн» с фильтром, такие курили тогда только блатные и менты, да и то не все.

— А когда мне на смену выходить? Завтра?

Я вдруг с ужасом представил как буду стоять перед строем моей бригады, пыльной, серой, изъебаной ночной сменой, бригадой прядильного цеха, стоять с этой огромной повязкой-простыней и громким командным голосом призывать их выравнять строй, когда они на последних парах, голодные, будут рвать вразнобой в столовую.

— Не топи так скоро. До следующей разнарядки еще целых пять дней. Отдыхай пока в бараке.

С пацанами знакомься. Жигун.

Я уже изготовился с поклонами отчалить, как дверь распахнулась и в офис без стука впёрся дядя Шурян.

— А! Братишка! — Сагит — ты братишку моего в обиду не давай!

— А кого я когда в обиду из наших давал? Кофе нету, Шурян, Грек всё выдул уже.

— Да мне не кофе, Сохатый, ты мне двоих дашь пацанов? В шизо?

— А там что? Аллоху акбар? Мне Бахром нечего не говорил.

— Да не. Кожанный жавер, укол зонтинком. Племяннице вроде своей дал на клык. Как раз Бахром-ака просил хлеб-соль организовать.

— А-а! На спарринги? Бери Валерыча и… и Жору…хотя стой, стой, Валерыча и вон этого — Сагит коротко кивнул на меня — брательничка своего прихвати.

* * *

Я вприпрыжку бежал за Шуряном по коридору штаба, стараясь выяснить, что мы сегодня станем делать в штрафном изоляторе. Меня охватило странное возбуждение — так же я чувствовал себя лет в шесть, когда дядька-лётчик прихватил меня через служебный вход в тайную жизнь самолётов и ташкентского аэропорта.

— Жавер с этапа. Снасильничал. Вроде то ли дочьку то ли племяшку свою опустил. Да какая хер разница? Ща припухнем в хате, надзоры типа на пересменку съебут, а жаверка к нам закроют. Уработаем его быстренько до отбоя и спать. А хочешь — выебем в круг. Если симпотный попадет. Шурян сплюнул и коротко заржал.

— А чо это, обязалово?

— Жарить что ли?

— Не, ваще — пинать, в хату с ним закрываться? Положняк?

— А чё? Разве тяжело? Да тебе понравится, не ссы, барталамео!

Мало того, что меня напрягла мысль о том, что скоро мне придется принять участие в физической расправе над незнакомым человеком, пусть даже и педофилом, да еще и Валерчик! Нахер нам нужен это гад?

Знаете, есть такие люди, ебучие спортсмены, вечно скачут, встают в какие стойки, норовят ткнуть вас при разговоре кулаком в печень или провести какй-нибудь идиотский болевой приёмчик. Вот такой он как раз Валерчик и есть. Так и хочется ему мойкой по сытому мурлу чиркануть, когда нибудь это и сделаю, допрыгается, гадила.

* * *

Шурян докуривал уже третий «Пайн» из моей пачки, как с громоподобным лязгом — какой услыхать можно только в тюремной камере, раскоцалась дверь и в хату втолкнули испуганного мужичка небольшого роста и с довольно жиденькой бороденкой.

Видимо, не брился еще со дня ареста, из первоходов — они, наивные, думают все, что скоро выпустят, вот-вот, а в тюрьме можно и не бриться. Как только освобожусь — так сразу и побреюсь и трусы постираю — тюрьма это временно. Временно. Не понимают, дурики еще, что уже пришли домой. Надолго. Пришло время налаживать быт.

— Салам, мужики! — бодро и заученно заорал мужик с порога.

— Салам-папалам — Шурян приветствовал мужичонку — откуда будешь-то сам?

— Куйлюкские мы

— А по воле что, при делах ходил? Кто ты таков есть в этой жизни?

— Та не. Не при делах. Я слесарем работаю, в троллейбусном депо.

— Уже не работаешь — в разговор вступил Валерчик. — Давай подтягивайся поближе.

Мужик подошел к углу, где подперев стену рядком, сидели мы и курили мой «Пайн». Он неловко, покачиваясь, присел на корточки и натянуто улыбнулся.

— Что правильно жил на воле-то? По понятию? Братве своевременно уделял, мужиков на постой грел?

— А как же как же — все правильно уделял — чего уж там, да.

— Ну — значит получается — ты здравый мужик, а? А статья какая?

— Вот со статьей непонятка. Соседка у меня Маринка — шалава. И дочька у нея — вся в мать, понимаете?

Мужик с искательным призывом глянул мне глаза. Он сразу определил во мне слабое звено.

— Понимаем, а как же — готовно вступился я, но Валерчик больно двинул меня локтем в подбородок и прошипел: «Стухни».

— Ну и чё?

— Ну и это — я бухой был, так? А дочька Маринкина, Светка, она знаете лет на двадцать выглядит, вся в миниюбках вечно, сиськи вот такущие, чесслово! Маринка мне двуху должна была, прислала с дочей. А та говорит, дядь Слав, а дядь Слав, давай я тебе отстрочу щас, чесслово — а ты мне двуху, а?

— И че?

— Ну дал ей. А она к матери сразу, растрёпа, и давай они с меня на пару деньгу тянуть. А яж говорю — бухой был. В дымину. Выгнал их обеих, да и спать лег. Ага. До утра. А утром участковый пришел с ровэдэшнэми. Ну вот так вот.

Прессовали меня мусора — ух прессовали, скоты жаждующие. А главна — пить воды не давали больше сутки — пока всё не подписал. Какая только их дыра родила, зверей.