Онлайн книга «Город Лестниц»
|
И проводит рукой по дереву гроба – лакированная сосна. Большинству сайпурцев не приходится рассчитывать на такое. – Я бы хотела побыть здесь еще немного. Бригадир мнется: – Понимаете… Поезд на Аханастан отходит через час. Если опоздаем… – …вычтут деньги из причитающейся вам суммы. Да. Я оплачу штраф в случае опоздания. Не волнуйтесь. Еще чуть-чуть. Хорошо? Бригадир пожимает плечами, делает знак своим людям, и Шара остается одна в переулке за зданием посольства. Проводы должны быть пышнее. Но обычно все происходит именно так. Оперативник в Джаврате. Бригадир шахтеров, которого они завербовали в Колкастане. Торговец из Жугостана, который ходил от дома к дому и продавал фотоаппараты – ну и делал снимки жильцов, естественно, исключительно для рекламы своей продукции… Никого из них она не проводила в последний путь как подобало. И они до сих пор неприкаянно бродят у нее в голове – как некогда при жизни. «Если бы я могла поехать с тобой, – говорит она гробу, – чтобы прийти на похороны, – я бы поехала». И Шара вспоминает их первую встречу в Аханастане, свою радость: надо же, он совсем такой, как она себе представляла! Стильно одетый, с искрящимися умом глазами! После дня занятий он позволил себе восхититься ее начитанностью: «В каком университете вы учились? Простите, но я почему-то не знаком с вашими публикациями…» А когда она сказала ему, что ее не публиковали и никогда не опубликуют и что ее работа по своему характеру весьма и весьма далека от академической, он помолчал, подумал, а потом спросил: – Простите, но я должен задать этот вопрос. Вы ведь… мгм… вы ведь та самая Ашара Комайд, да? Все как-то тушуются и не хотят говорить правду, но ведь… все из-за той истории, да? Шара бледно улыбнулась и с неохотой кивнула. – Гонджеш и Ашадра – ваши родители? Она внутренне сжалась, но снова кивнула. Он снова помолчал. – Понимаете… я их знал. Шапочное знакомство, конечно… Но мы были знакомы. Еще давно, во времена реформ. Вы знали это. Шара тихонько пискнула: – Да. – Они были гораздо более активными участниками движения, чем я. Я довольствовался кабинетной работой, письма писал, статьи. А они – о, они действительно заходили в трущобы, ездили в пораженные чумой края. Разворачивали полевые госпитали, оказывали медицинскую помощь… Думаю, они прекрасно осознавали, что это опасно – чума ведь была такой заразной… но все равно ходили. И ездили. А я… я часто думаю, что я – трус. По сравнению с ними – трус. Ученый, замкнувшийся в башне из слоновой кости. – Я так не думаю, – быстро ответила Шара. – Почему? – Я думаю, что вы… вы изменили историю. Вы изменили историю именно тогда, когда это было нужно. Он немного посуровел лицом, услышав это: – Изменил? О нет, госпожа Комайд, я ничего не изменял. Я просто рассказал то, что считал правдой. Я вообще считаю, что историки должны быть хранителями правды. Мы должны рассказывать о событиях все без утайки – честно. Не искажая факты. Это самое большое благо, которое мы можем принести. И, как служащая Министерства, вы должны спросить себя: какая правда вам ближе? И после этого он как-то отстранился, словно бы учуял, что она – существо с совершенно другими ценностями. И что цели у нее и мировоззрение другие. Что им не по пути, и они не сойдутся во взглядах рано или поздно. И Шара хотела сказать: «Пожалуйста, нет, нет, не отвергайте меня – я такой же историк, как и вы. Я тоже взыскую истины». Но она не могла это сказать, ибо в сердце своем знала, что это ложь. Я знавала много людей, обладавших некоторыми привилегиями. И все они, все до единого, старались выжать из них максимум. То же самое можно сказать о воззрениях, политических партиях, финансовой системе, власти – все они основаны на беззастенчивом использовании привилегий. Государства, на мой взгляд, устроены не для того, чтобы поддерживать привилегии граждан. Наоборот, они суть механизм, их ограничивающий: другими словами – государство решает, кого не стоит приглашать к столу. К сожалению, люди часто позволяют предрассудкам, обидам и суевериям влиять на решения по ограничению привилегий, в то время как наиболее эффективным было бы принимать их вполне хладнокровно. Министр иностранных дел Винья Комайд. Из письма премьер-министру. 1688 г. Еще одно зимнее утро. Шара открывает дверь и выходит во двор. Охранник, по самые глаза укутанный в меха, оборачивается к ней и докладывает: – Он у главных ворот, мы не пустили его внутрь, потому что… – Все в порядке, – говорит Шара. И идет через двор. Ветви деревьев склоняются под тяжестью наледи, похожей на черное стекло, трещины стен искрятся жемчужно-белым – видно, ночью ударил морозец, иней совсем свежий. Шара держит в руке кружку с кофе, та оставляет в воздухе реку пара, похожую на пенный след корабля. Интересно, что днем все воспринимается совершенно иначе – все такое чистое, холодное и блестящее. Совсем не похоже на вчерашнюю ночь, когда Уиклов гавкал на нее через решетку, подобно сторожевому псу… Ворота со скрежетом раздвигаются. На подъездной дорожке стоит мальчишка, в высоко поднятой руке его – серебряный поднос. На парнишке ливрея, но, похоже, ему пришлось прогуляться – под носом замерзли сопли. Еще его трясет от холода, поэтому непонятно, улыбается он или просто лицо от озноба перекосило. – П-посол Тивани? – Кто вы? – У м-меня д-для вас… з-записка. И он протягивает ей серебряный поднос. В центре лежит белая карточка. Шара подцепляет ее непослушными от мороза пальцами и, щурясь, читает: ЕГО ЭМИНЕНЦИЯ ВОХАННЕС ВОТРОВ ОТЕЦ ГОРОДА В СОВЕТЕ 14, 15, 16 СОЗЫВА ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА ЧУДЕСНУЮ ВЕЧЕРИНКУ СЕГОДНЯ В КЛУБЕ ГОШТО К-СОЛДА В 7.30 БУДЕТ ВЕСЕЛО ПРИХОДИТЕ Шара сминает карточку. – Спасибо, – говорит она и отбрасывает комок бумаги. Надо же, как не везет-то… Ведь она обещала Винье не заглядывать туда. Что же делать… – Из-звините, госпожа… – мямлит мальчишка. – Извините, что отвлекаю, но м-могу я идти? Шара окидывает посланца суровым взглядом, затем пихает ему в руку кружку с кофе: – Держи. Это тебе пригодится больше, чем мне. Мальчишка плетется прочь. Шара разворачивается и быстро идет к дверям посольства. На соседней улице заходится в плаче ребенок: дети играли в снежки, и снаряды последнего залпа содержали в себе больше льда, чем снега. Тротуары ощетиниваются негодующе поднятыми пальчиками, звенят сердитые крики: «Это нечестно! Нечестно!» |