Книга Обнаженные души, страница 2 – Мария Тумова

Бедные кварталы Орийака резко контрастировали с блеском пышных залов и аккуратной утонченностью дорогих особняков. Здесь было жалко и грязно, а воздух буквально пропитан нищетой.

Семнадцатилетняя Соланж неуютно поежилась, будто соприкасаться с этим миром ей было неприятно даже физически. Она оглянулась, судорожно вспоминая, как бывала здесь раньше.

Наконец девушка остановилась у одного из убогих домов, дважды постучала и осталась ждать в нависшей после этого тишине. Прошло минуты две. Раздались шаги, и дверь открылась. Ее встретил Айзек. Он был чуть старше Соланж, но от радостносветлой улыбки, в которую складывались его губы, казался почти мальчишкой.

– О, Айзек! – она, чуть не плача, бросилась ему на шею.

Ее переполняли обида и разочарование, хотелось укрыться в его объятиях от серости и убогости, которые встали между ними.

Руки сомкнулись вокруг тонкой талии, зацелованные слезы спрятались в уголках губ, страсть безмолвным танцем захватила их. Они вошли в дом, и дверь, покачнувшись на петлях, затворилась.

– Я хочу записаться в солдаты, – спустя пару часов первым заговорил Айзек.

– Ты с ума сошел?!

Чуть позже, они молча бродили по осеннему парку, где было по-летнему тепло, но безлюдно. Где-то среди макушек деревьев пели птицы, а под ногами шуршали ветки и редкая опавшая листва.

– У меня нет ни работы, ни денег. Я только лишний груз на шее сестры. Ей едва хватает на жизнь, хоть она и не жалуется… Мне следовало бы перебраться в другое место, чтобы найти работу. Но теперь – война. В армии какое-никакое, а жалованье… Ну… и так я не буду больше чувствовать себя ненужным.

– Ты мне нужен.

Он улыбнулся, сжав ее руку.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал. Я не хочу тебя терять…

– Тогда давай уедем вместе.

Оба замерли. Она в недоумении, он в предчувствии.

– Куда? – спросила она через пару мгновений.

– Не важно. Давай просто исчезнем, сбежим, затеряемся в большом городе, в большом мире, где нас никто не найдет. Париж, Бордо, Орлеан… Решайся, Соланж!

– Я готова, – сказала она, преодолев минутный страх.

Он с восторгом вновь сжал ее руку.

– Куда мы поедем? – спросила Соланж.

– Не все ли равно? – юность легкомысленна. – Париж… Поедем в столицу?

– Париж… – произнесла она задумчиво и счастливо улыбнулась.

Для кого-то начиналась война, а для них – новая жизнь.

* * *

Соланж вернулась домой взволнованная. Сердце мячиком скакало в груди. Новая жизнь… Соланж ждала и верила в эту возможность, но так страшно все бросить и все оставить позади. Она неслышно проскользнула по лестнице в спальню, бросилась на кровать и разрыдалась. Когда эмоции поутихли, будущее увиделось ей туманным, но, наверняка, прекрасным.

Оправившись от страхов и слез, Соланж принялась за сборы. Она складывала свои вещи в небольшой дорожный чемоданчик. Приходилось все доставать по несколько раз, перебирать заново и оставлять самое необходимое. Время сжималось так же стремительно, как место в чемоданчике. Завтра в полдень они с Айзеком встретятся на вокзале. Завтра она простится со старым миром и с головой окунется в новый, полный тревог и проблем, но также восторгов и счастливых надежд. Она была в этом уверена. Или старалась в это верить.

В коридоре послышались тяжелые медленные шаги отца. Соланж вздрогнула. Платья, разбросанные по постели, чемодан… Отец не должен был ни о чем догадаться. Иначе на новой жизни придется поставить крест. Недолго думая, она запихнула чемодан под кровать и тонким шерстяным пледом накрыла вещи. Раздался стук в дверь. Варенкур заглянул в комнату, не дожидаясь ответа.

– Не спишь еще? – спросил он мягко.

Она молча кивнула. Было совсем тихо. А вдруг в этот самый тихий, напряженно-спокойный вечер она видит его в последний раз?

– Дочка, – наконец начал он, присаживаясь на край кровати, – я ведь просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Ее настолько ошеломил мягкий тон отца, что она не знала, что ответить.

Именно сейчас она была к этому не готова. Сейчас было бы гораздо проще столкнуться с его суровостью и жесткостью. Даже страх разоблачения уступил место какому-то странному, неожиданному и неприятному чувству.

– Я просто стремлюсь оградить тебя от твоих же ошибок. Ты еще слишком молода.

– Отец, разве ты никогда не был молод? Разве ты никогда не любил? Разве не знаешь, что это такое?

– Я любил… твою мать. Очень-очень сильно. А потом она умерла, и у меня осталась ты, моя единственная дочь, моя самая большая драгоценность.

Он по-отечески улыбнулся ей, и она также с улыбкой отвела взгляд. В эту минуту вся тяжесть отлегла от сердца.

– Я не хочу, чтобы кто-то или что-то испортило твою жизнь.

– Он хороший, папа. Он меня по-настоящему любит.

– Будто тебя так сложно полюбить?! – он помолчал. – Каким бы хорошим он ни был, он не пара для тебя.

– Но почему, папа?

– Подумай сама, какое будущее тебя ждет рядом с ним. С какими трудностями тебе придется столкнуться.

– Мы преодолеем все трудности.

– Вот именно! Преодоление, выживание, борьба… Ну разве это для тебя? Разве ты этого достойна? Он беден, необразован. Он почти мальчишка. Куда он пойдет? Что он умеет?

– Так дай ему работу, отец! – она безнадежно всплеснула руками.

– Я не стану выкладывать фундамент твоих мытарств. Хочешь быть с ним – не жди, что я помогу ему подняться. Он такой, какой есть, и всегда таким останется. Он, может быть, и славный малый. Я не знаю, тебе виднее. Но он – никто. В этом мире ему нет достойного места. И… он еврей.

– Папа, причем здесь это? – произнесла она раздраженно.

– Притом. Притом, что я не хочу, чтобы в нашу семью вошел человек с такими корнями. Да и дело даже не во мне… Время сейчас такое. Грядет война.

– Я не хочу этого больше слушать. Это вздор, – она собралась встать, но он остановил ее.

– Нет уж, выслушай до конца. Вдобавок к нищете, тебя будут ждать еще и гонения, возможно, по всей Европе. Никто не знает, что станет с этим миром. Это твоя жизнь, Соланж, и я не хочу, чтобы из-за своего упрямства или глупости ты испортила ее.

* * *

Было без десяти двенадцать. Часы монотонно и сурово отбивали каждую секунду, как удары сердца. Время текло медленно, но неотвратимо. Стрелка упрямо и жестоко приближалась к полудню. Дыхание Соланж становилось все более неровным, к горлу подступал ком, а глаза наливались слезами.

Он был там, на вокзале. Он еще не переживал. Он еще ждал ее. Он еще не знал, что она не придет.

Пробило полдень. Соланж закрыла глаза, и слезы полились по ее щекам. Рыдания заглушили тиканье часов, наполняя тишину. Она обвиняла себя в слабости, в трусости, не зная, сможет ли когда-нибудь простить себе собственное малодушие.