Книга Жених напрокат, страница 71 – Эмили Гиффин

— Что знал? — спрашиваю я, борясь с подступающими слезами.

— Когда ты прикусываешь губу и говоришь, что все в порядке, то просто храбришься. — Он обнимает меня. — Что случилось?

Признаюсь ему во всем, без утайки, и начинаю реветь. Рассказываю даже про игральные кости, несмотря на обещание, данное самой себе над Атлантикой. Рана совсем свежая.

Когда я умолкаю, Итон говорит:

— Слава Богу, что я отказался от свадебного приглашения. Едва ли я бы перенес это спокойно.

Сморкаюсь, вытираю глаза.

— То же самое сказала Хиллари. Она не собирается идти.

— И тебе не стоит, Рейчел. Объяви бойкот. Тебе будет очень тяжело. Пожалей себя.

— Мне нужно будет пойти.

— Почему?

— А что я ей скажу?

— Скажи, что ложишься на операцию. Тебе удаляют какой-нибудь орган.

— Какой орган?!

— Селезенку, например. Живут же люди без селезенки.

— Почему мне должны удалять селезенку?

— Не знаю. Там камни бывают? Впрочем, какая разница? Придумай что-нибудь. Болезнь. Несчастный случай. Я тоже подумаю, и мы вместе сочиним что-нибудь правдоподобное. В любом случае не ходи.

— Но я должна, — говорю я, вновь вспоминая о правилах.

Минуту мы сидим молча, потом Итон встает, зажигает две лампы, берет с маленького столика в коридоре бумажник.

— Куда?

— В паб. Ты выпьешь и развеселишься. Поверь, это помогает.

— Одиннадцать часов утра! — Я смеюсь.

— У тебя что, есть идея получше? — Он складывает руки на груди. — Ты хочешь на экскурсию? Думаешь, что осмотр Биг Бена поднимет тебе настроение?

— Нет, — говорю я. Биг Бен только напомнит мне, что до самого ужасного дня в моей жизни осталось не так уж много времени.

— Тогда пошли!

Иду за Итоном в паб. Он называется «Британия». Паб именно такой, как я себе и представляла, — старомодный, битком набитый пожилыми мужчинами, которые курят и читают газеты. Стены и пол темно-красного цвета, на стенах — скверные масляные картины с изображением лисиц, оленей и женщин викторианской эпохи. Здесь по- прежнему 1955 год. У одного из мужчин маленькая шапочка и трубка, так что он похож на Черчилля.

— Чего тебе хочется? — спрашивает Итон.

Декса, конечно. Но говорю, что хочу пива. Начинаю думать, что напиться — не такая уж плохая идея.

— «Гиннесс»? «Кроненберг»?

— Все равно. Только не «Ньюкасл».

Итон заказывает два пива, себе — темное. Мы садимся за столик в углу. Рассматриваю деревянную столешницу и спрашиваю, сколько времени ему понадобилось, чтобы забыть Бренди.

— Немного, — говорит он. — Когда узнал правду, то понял, что она совсем не та, о ком я мечтал. Я ничего не потерял. Вот о чем ты подумай. Он тебе не пара. Пусть себе остается с Дарси.

— Почему все только ей? — Вопрос звучит как из уст пятилетней, но так проще сформулировать. Дарси снова победила.

Итон смеется. На щеке у него ямочка.

— Ей — что?

— Во-первых, Декс. — Жалость к себе прямо-таки захлестывает меня, когда я воображаю его с Дарси. Утро в Нью-Йорке. Оба еще спят.

— Так. Что еще?

— Да все! — Я быстро пью пиво. Чувствую, как оно обжигает мой пустой желудок.

— Например?

Как объяснить этому парню, что я имею в виду? Так глупо звучит: она красивее, стройнее, у нее больше тряпок. Но это все мелочи. Она просто счастливее! Всегда получает то, что хочет — что бы это ни было. Я пытаюсь объяснить на конкретном примере:

— У нее классная работа. Она получает кучу денег всего-навсего за то, что устраивает вечеринки и хорошо выглядит.

— Эту дурацкую работу ты зовешь классной? Ой, прошу тебя.

— Лучше, чем у меня.

— Думаешь, это лучше, чем быть адвокатом? Мне так не кажется.

— По крайней мере веселее.

— Ты бы возненавидела такое занятие.

— Не в этом дело. Она любит свою работу. — Знаю, что поступаю неправильно, рассказывая о том, как Дарси везет.

— Тогда найди себе дело, которое ты тоже будешь любить. Хотя не об этом речь. К разговору о работе вернемся потом. Ладно, что еще она получила?

— Ну… она поступила в Нотр-Дам, — говорю я, сознавая, что это смешно.

— Нет. — Да.

— Нет. Она всего лишь сказала, что поступила в Нотр-Дам. Кто же не отдаст предпочтение Нотр-Дам перед Университетом Индианы?

— Многие.

— Ладно. Я сам не люблю Нотр-Дам. Просто хочу сказать, что если ты подала документы в два университета и всюду прошла, то, вероятно, захочешь взглянуть на оба. Ты бы выбрала Нотр-Дам. Он лучше, правильно?

Киваю:

— Думаю, что да.

— А она не прошла. Так же как и не получила тысячу триста сколько-то там баллов за тест. Помнишь эту фигню?

— Да. Она соврала.

— И насчет Нотр-Дам — тоже. Уж поверь мне... Ты видела пригласительное письмо?

— Нет. Но... может быть, она сказала правду.

— Господи, какая ты наивная, — говорит он. — Скорее всего вы попали в один и тот же список непринятых.

— Грустная тема. Помнишь?

— Да. Помню. Вы так огорчились. Ты ведь уже начала радоваться по поводу того, что уезжаешь. Конечно, потом ты выбрала второй по степени отвратности университет и уехала в Дьюк. Знаешь, что я думаю по поводу Дьюка и Нотр-Дам?

Улыбаюсь и говорю Итону, что просто не в состоянии сохранить в памяти все его теории.

— Ну-ка напомни.

— Ну, кроме тебя и еще парочки исключений, там учатся сплошь самые неприятные личности. Не то эти заведения их особенно привлекают, не то вообще во всех университетах так. А может, и то и другое, вместе взятое, отчего еще тошнее. Ты ведь не обиделась?

— Конечно, нет. Продолжай, — говорю я. Отчасти согласна. Огромное количество студентов Дьюка, включая моего собственного парня, были просто невыносимы.

— Ладно. Так почему же на долю этих двух университетов приходится столько придурков? Что у них общего, спрашиваешь ты?

— Да.

— Все очень просто. Самое главное — высокий спортивный уровень. Футбол в Нотр-Дам и баскетбол в Дьюке. В сочетании с высокой научной репутацией. Результат — невероятный по степени снобизма студенческий состав. Ты можешь назвать еще какой-нибудь университет с той же самой комбинацией признаков?

— Мичиган, — отвечаю я, вспоминая о Люке Гримли из старшей школы, который всех замучил разговорами о мичиганской футбольной команде. Он до сих пор восхищается игрой Румо Робинсона в финале чемпионата Национальной студенческой спортивной организации.