Книга Едва замаскированная автобиография, страница 37 – Джеймс Делингпоул

— Легче, — говорит она.

Я сосу осторожнее.

— Легче! — говорит она так резко, что я отстраняюсь.

Она гладит мои волосы, потом проводит тыльной стороной руки вниз по моей щеке.

— Какой нетерпеливый! — ворчит она.

Она собирается соскользнуть с кровати. Но я прижимаю ее на лопатки и покрываю поцелуями рот, потом груди. Моя рука прокрадывается в трусики бикини.

— Нет, погоди, — твердо говорит она, отстраняя мою руку.

Она выскальзывает из бикини, берет мою руку и кладет ее назад, где она была. «Здесь!» — говорит она. Я бесцельно шарю средним пальцем там, где она мне указала. «Нет, там. Ты чувствуешь?» — говорит она, на этот раз ведя мои пальцы между скользкими складками, пока я не чувствую, что это место действительно немного иное на ощупь, чем вокруг него — тверже, как жемчужина в устрице. И такое же неуловимое. Как только мне кажется, что я его нашел, оно снова исчезает, и ей приходится опять вести мои пальцы.

Почему бы ей просто не лечь на спину и не смириться с моей неопытностью, как всякой нормальной девушке?

Затем она усложняет задачу еще больше. Теперь уже недостаточно, чтобы я просто находил цель; теперь я должен приближаться к ней особым образом — не слишком осторожно, не слишком грубо, не слишком медленно, не слишком быстро, не слишком близко к кончику, не слишком далеко от него. Затем, когда ты думаешь, что почувствовал ритм, все правила меняются, и она хочет, чтобы ты делал это по-другому. Это не секс. Это какое-то обучение управлению вертолетом.

— Все хорошо, — говорит она, — ты все делаешь правильно. О да. Очень хорошо.

И потом:

— Очень, очень, очень хорошо.

И позднее:

— О, господи, ты хорош. Господи, как ты хорош.

И еще позднее:

— О, господи, возьми меня, пожалуйста. Возьми сейчас.

Но когда я пытаюсь начать трахать ее, у нее вдруг все меняется.

— Противный мальчишка. — Она спрыгивает с кровати. — Из-за тебя чуть не наделала глупостей.

Я скалюсь, как волк.

Вернувшись из ванной комнаты, Шарлотта приносит небольшую плоскую пластиковую коробочку, которую я принимаю за пудреницу.

— Ты умеешь вставлять колпачок?

— Не совсем.

— Тогда тебе нужно научиться. Смотри, сжимаешь край вот так. — Она показывает и передает мне. Напоминает штуку, через которую в цирке должны прорываться дрессированные песчанки. Я одновременно зачарован и испуган. С одной стороны, он выглядит очень несексуальным, каким-то медицинским и гинекологическим; с другой — это привилегия, когда тебе доверяют предмет, который десятки раз вставлялся во влагалище этой женщины. Может быть, и сотни. В связи с чем возникает вопрос, а сколько же разных пенисов в то или другое время разряжались в эту штуку, которую я держу в своих руках. В связи с чем напрашивается ответ: лучше не думать об этом.

Когда я сжимаю его за края, он выскакивает из моих рук и падает на кровать.

На Шарлотту это не производит впечатления. Я быстро снова беру его в руку и изображаю на лице готовность учиться дальше.

— Так, выжимаешь на него немного вот этого, — говорит она.

— Смазка? — спрашиваю я.

— Спермицидная, — говорит она.

Должен сказать, что все это становится немного отталкивающим. Скорее «Продолжайте, доктор», чем «Эммануэль III». То есть смотришь на вывернутые наружу женские ноги и не получаешь от этого никакого эротического удовольствия. Думаешь только о том, под каким углом его ввести, как это сделать, не причинив ей боли и не потеряв по дороге спермицидной смазки, не дав ему выскочить из рук, и что это вообще не мужская работа. В конце концов, это ее влагалище. Почему я должен им заниматься?

Однако, когда мне удается справиться с этим, я чувствую легкую гордость. Как если бы сам выгладил рубашку. Как у Энди Макнаба в конце «Браво два ноль», после того как иракцы морозили его, морили голодом, выбили зубы и замучили до полусмерти. Не хотелось бы делать это снова, но когда все кончено и ты доказал, что можешь это сделать, ты рад, что представилась возможность испытать себя.

— А теперь… — говорит она, нащупывая мой член, который, естественно, обмяк за время всех этих трудов. Без всякого перехода она опускает к нему лицо. Но не берет его в рот, как я предполагал, а делает быстрый дразнящий щелчок языком по кончику и перемещается к низу живота, внутренней части бедер и яичкам, которые нежно массирует, а мой член при этом увеличивается в размерах с такой скоростью, что, кажется, лопнет, как жарящаяся сосиска. Я хочу, чтобы она взяла его в рот, но она делает это не сразу. А когда делает, то я вынужден просить ее прекратить. Я слишком близок к оргазму — еще раз лизнуть, и я кончу.

Она проглатывает все до капли, мягко нажимая на мошонку, как будто доит корову.

Я пытаюсь лизнуть ее сиськи, но это ее не устраивает. Она прижимается своими губами к моим, заставляя меня почувствовать вкус остатков моей собственной спермы, хотя ее, наверно, осталось немного. Надеюсь, что немного и что во рту у нее в основном слюна, а капля семени почти незаметна, или я сделаю вид, что не заметил. (Соль? Рыба? Плесень?)

Но больше всего меня занимает тот неприятный факт, что я кончил, а она — нет, что она готова к действию, а у меня между ног лишь съежившийся соленый слизняк, что, несмотря на все эти поцелуи (и даже из-за них, особенно в части «попробуй на вкус собственную сперму»), перспективы новой эрекции в течение ближайшего получаса…

Черт, это еще что такое?

Проклятие, грязная, мерзкая шлюха, она засовывает свой палец мне в зад.

Однако чрезвычайно эффективно, потому что я воспламеняюсь через несколько секунд и снова готов. И я трахаю ее. И трахаю, и трахаю, и трахаю. У меня так хорошо получается, что я просто не узнаю себя. Это какой-то робот-насос; метафорический поезд из фильма Жана Ренуара; секс-машина, запущенная на полный ход. Я слышу, как где-то вдали она, задыхаясь, просит меня работать сильнее. У основания члена я чувствую ее пальцы, которыми она трет свой клитор, а мои яички ритмично шлепают по ее заду, и я проталкиваю в нее член, пока не чувствую его кончиком резину колпачка. Теперь она пронзительно кричит. Кричит, прося пощадить и прося еще, в экстазе раскачивая головой из стороны в сторону. Я не останавливаюсь.

Когда наконец я вытаскиваю, она представляет собой лишь какую-то груду обмякшей, потной и надушенной плоти.

Что в меня вселилось? Это был не я. Это был Арни; Джон «Кинг Дон» Холмз; Джеймс Браун; Барри Уайт.

Это не я и сейчас. Я хочу еще. Я хочу трахать эту девушку, пока она не превратится в расплавившееся масло.

— О, господи, — говорит она, когда я обращаю ее внимание на эту проблему.

— Я чувствую себя неловко, — говорю я.