Онлайн книга «Хэда»
|
Накамура долго ждали, он появился, оставив своих самураев ниже трапов. Ему, наверно, не хотелось являться сюда. Путятин посылал за ним офицеров. Губернатору разве нельзя сидеть в такой компании? Бывает ведь, что на войне вожди задают войску пир победы и не брезгуют, присутствуют. Плотники теперь возведены в военное сословие, хотя не все. Когда такие важные лица здесь, то не обращаешь внимания на Ота-сан и на Ябадоо Сугуро-сан, которые по обе стороны стола, как бы являются перегородками между рабочими и высокими чинами. На них никто не смотрит, хотя от них бывают большие беды! – Братцы и товарищи! – заговорил адмирал. – Друзья наши и помощники – японские мастеровые! Плотники, кузнецы, медники, столяры, землекопы, парусники, смоловары! Рыбаки и рисосеятели, кормившие нас!.. Рядом с адмиралом – Накамура. Слыша перевод, он закрутился как на горячих углях. Колокольцов и офицеры чуть не насильно усадили его. Князь тут же рядом с Накамура, обоим втолковывали, что был царь, который сам плотничал, пил и ел с рабочими и победил врагов на кораблях, которые сам построил. Путятин закончил речь, сказав, что ради спуска на воду первого западного корабля в Японии надо всем выпить. Сьоза переводил его речь слово в слово. Матросы из кружек начали пить сакэ, как воду. Японцы пили из чашечек маленькими глотками. Старик Ичиро смотрел на сына и на свою кружку, потом, как бы решившись прыгать в прорубь, с яростью схватил ее обеими руками и припал к ней губами, как к смертному кубку. – Ну как ты, понял теперь закон кораблестроения? – спросил боцман без уха. Таракити понимал, что ему позориться нельзя. У каждого народа свои танцы и свои обычаи. Сперва, когда крестьяне видели, как матросы по утрам шагают, шеренгами перебегают, ложатся, потом вскакивают, бегут и машут ружьями, тычут ими в воздух, они не могли понять, что делается. Зачем? Как и все старики, Ичиро объяснял: это такие танцы. У всякого народа свои обычаи! Еще он говорил: бедность порождает воров. И еще: исполняй обычай того места, где находишься. Таракити пил из кружки, как русские, будто бы не первый раз. Ичиро громко объявил соседям и попросил передать всей заморской армии матросов, что очень благодарен и перед отъездом всех их точно так же угостит сам. При этом махнул рукой, как Глухарев, когда тот приказывал подкатывать лебедку к стапелю. ...Тут бакуфу, посольство, плотники, метеке, матросы – все за одним столом. Русские зовут князя Мидзуно «старый гиляк Афонька». Тот сидит и не шелохнется. Тут же Ота и Оаке и старик Ичиро. Все перепуталось. Это уже революция. Так думает Накамура и уже не боится и не ерзает. Сакэ помогает всем занять правильную дружескую позицию. Путятин замечал матросские хитрости. Приказывал поставить всем японцам маленькие чашечки, а его надули. Что за народ! Как же их не лупить! Что за отрада русского человека! Обязательно споить гостя! Видно, решили испытать и угостить по-свойски, из уважения, – мол, посмотрим, сильны ли вы в главном. А, мол, работа что! Дураков работа любит! Так? Обед начался тихо, но понемногу все разговорились, и казалось, что вскоре уже никто не обращал внимания на адмирала и представителей наивысочайшего в мире правительства, словно не впервой пили с ними. Поднялся Путятин, и вмиг все стихли, отставили стаканы и чашечки. – Скажите, пожалуйста, как ваше имя? – спросил адмирал, обращаясь к Таракити. – Встань... встань, – подтолкнули матросы плотника. Таракити приподнялся. – Таракити... – Пожалуйста, Таракити... – У вас ведь фамилия Уэда? – подсказал кто-то. – Вот, Уэда-сан, спасибо за работу. Вам передается мой подарок от русского царя за помощь и старание. Адмирал отстегнул от петли мундира цепочку, протянул плотнику свои карманные часы. Подозвал Таракити к себе, обнял его и поцеловал. – Теперь вам надо учиться самому составлять чертежи, – тихо сказал Путятин и взглянул на Накамура-сама. – А ваше имя? – обратился он к следующему рабочему. – Кикути, – отвечал пожилой плотник. – Оаке! – раздались голоса. – Оаке-сан, Кикути-сан... благодарим вас... Пещуров передал приготовленный подарок – циркуль и набор карандашей. – А ваше имя? – Ватанабэ... – Спасибо, Ватанабэ-сан... «Дойдет ли до меня очередь? Упомянут ли меня? Наверно, нет. За мои песенки я не буду вызван. Это все же критика!» – думал Хэйбей. Путятин всем давал подарки и всех называл «сан», но Хэйбея он так не назовет, хотя ведь знает, что я тоже назначен артельным старостой и что если оправдаю доверие правительства, то получу фамилию. Да, вот и мы – простые люди – делим славу и стараемся взять себе фамилии получше. Хэйбей решил, что если его утвердят в звании, то возьмет фамилию Цуди. Путятин, кажется, не всем дает подарки. Вот он смотрит прямо в лицо Хэйбея и улыбается, как знакомому. Хэйбей просиял. Но так больно, так обидно, если не удастся утвердиться в звании. Ведь звание-то небольшое, самое низшее – пеший воин! А могут не произвести, хотя он работает не хуже других! – Как ваше имя? – спросил Путятин. – Мое? – как бы обиделся Хэйбей. – Твое имя? Встань! – заговорили плотники. – Мое? Путятин что-то сказал. Хэйбей не стал ждать перевода. Он гордо встал и громко, как матрос, отчеканил: – Хэйбей-сан! Раздался громкий хохот, начался визг, кто-то заикал. «Гиляку Афоньке» стало дурно. – Ну, брат, сам себя произвел! – Возвел в «сан»! – смеялись матросы, сообразившие, в чем тут собака зарыта. – Хэй-бей-сан... Хэй-бей-сан! – повторяли японцы, давясь от смеха. – Сам себя назвал «сан»! Так еще никто и никогда не отвечал. Ну, певец, сочинитель! Ну, артист! Вот уж фокусник... Японцы пытались объяснить, но матросы и так поняли. – Цуди-сан! – вдруг добавил Хэйбей, сообразив мгновенно, что отступать нельзя. Опять раздался взрыв хохота. – Иди-ка, брат, сюда... Адмирал обнял японца. Подали балалайку. Путятин взял ее, вложил в руки Хэйбею. – Я буду беречь этот ваш подарок, адмирал, – кланяясь, сказал Хэйбей, но не выдержал и ухмыльнулся, и снова по стапелю взрывами и волнами заходил хохот. Отец Таракити заикал, роняя голову на стол. – Ты чё? – спросил его Маточкин. – Старика помирает, – ответил пьяный Ичиро по-русски, – работа нету... – А вам, Ябадоо-сан, вот... Мой портрет... – На полотне изображен Путятин в сюртуке, веселый, закручивает ус, смотрит фертом. – На обороте я написал на память. – Господа, Михайлов-то каков! – заметил юнкер Лазарев. – Отличный портретист! |