Онлайн книга «Гонконг»
|
– Странно, что они ушли на обзор наших берегов к югу от Императорской, это значит пойдут до корейской границы. Вечером в море полный штиль. Машина заработала. Команда корабля и пленные готовились ко сну. В жилой палубе на ночь выставляли караул. Дело обычное, «рутинное», как у них называется, но часовые с карабинами приставлены с обеих сторон около пленных, разместившихся в гамаках в середине палубы. Сержант о чем-то поговорил с Масловым. – Извиняются за свое командование, пытаются как-то помочь нам, – пояснил Маслов товарищам. – Сказал, что их команда просит нас песни попеть. – Чего же им споешь! – насмешливо ответил Мартыньш. – Просили спеть, как вчера. – Веселые песни не запоешь! – молвил кто-то из глубины темной палубы. – Давайте споем, люди просят... – Можно! Проголошную! Эх, помню, помню я... –
в одиночестве затянул Маточкин, покачиваясь в гамаке. Эх, как меня мать любила, –
тихо подхватили густые и согласные голоса. И не раз, и не два
Она мне говорила...
Маточкин слез с гамака: Когда, Ваня, подрастешь,
Не водись с ворами.
Хор продолжал в мрачном согласии, как бы матовыми или бархатными голосами, истосковавшимися по пению. В Сибирь-каторгу пойдешь,
Скуют кандалами.
Сбреют волос твой густой,
Вплоть до самой шеи,
Поведет тебя конвой
По матушке-Расее...
Не послушался я мать, –
жарко, с болью и жалобой ввысь поднял песню голос запевалы, - Повелся с ворами,
В Сибирь-каторгу пошел,
Скован кандалами...
Вокруг Маслова столпились «их» матросы. На этот раз команда заинтересовалась, что за слова у такой печальной песни. Маслов перевел. Британцы смолчали. Это касается и их. Тут даже у злодеев из морской пехоты могли бы выступить слезы. – Братцы, а как с маршевыми песнями шли по Японии... Всем вспомнилось, как заходили в деревню Хэда. Шел матрос с похода,
Зашел матрос в кабак,
Эх...
– Свистуны! – раздалась команда. Фьють, фьють...
Сел матрос на бочку,
Давай курить табак.
– Ложкари! Ой-эй-эй...
Песню прервали, слышно стало, как тяжело работает машина парохода. Не качнет. Идем, как по реке. Неужели в Китайских морях всегда так? «Плывут в Гонконг, а поют, как гонят их в Сибирь на каторгу, – подумал Стивенсон, выслушав объяснения своего переводчика. – И как вернулся матрос со службы...» Здорово, брат служивый,
Что, куришь табачок... –
продолжал хор. «Когда все это слушаешь, то человеку с воображением представляется битва под Севастополем. Какое там ужасное побоище и как геройски сражаются славные британцы, если враги на них идут фронтом с такими песнями. По сути, и нам надо бы усилить вдвое караулы. Но офицеры беспечны». Матросы палубы и солдаты морской пехоты вылезли из гамаков и выкладывали перед певцами свои фамильные табакерки и грязные кисеты. Угостить больше нечем. – Они давно плавают вместе, много пережили и хорошо спелись. – Если им разрешить высказывать свободу мнений, то перестанут слушаться. Откажутся воевать, и начнутся безобразия. Все же дети рабов. – Я не верю этому. Не может быть, чтобы матросы набирались из рабов. А на другой вечер пленных прямо попросили спеть про мать, которая страдает за сына-разбойника... Собакин, молодой, неуклюжий и сутулый, как старик, сидя на краю скамейки, подозвал к себе собаку, отличавшуюся свирепостью и прожорливостью. Пес подошел неохотно, поглядел презрительно и зарычал. Собакин что-то сказал ему. Кобель поджал хвост, наклонил голову и смущенно отошел. Собакин опять позвал его. Пес повиновался. Матрос сказал: – Разве у тебя нет ума? Тебе не стыдно? Пес раскорячился, склонил морду и, сильно и судорожно напрягшись всем телом, отрыгнул огромный кусок вареной говядины. – Видишь, какое хорошее мясо, – сказал Собакин. – Как же она его сглотнула? Матрос встал и у всех на глазах выбросил кусок мяса в открытый порт. За столом играли картежники. Один из них вскочил и стал бить Собакина. – За что? – отстранился пленный. Маслов вырвал Собакина за руку из сбившейся толпы и сам несколько раз съездил ему по шее. – Тебе самому не стыдно? – За что ты-то? Они от нас просят песен, а мясом кормят собак, поэтому и взъелись. Эта собака хуже полицейского. В этом куске целая порция... – Тебе какое дело? После этого все стали замечать, что у Собакина особые отношения с псами. Собаки его слушают и понимают. При всей привязанности матросов к собакам, никто такой силы влияния на них не имел. Все стали опасаться за своих любимцев. Показалось, что собаки стали чахнуть. В шторм одна из офицерских собак услыхала крик и ругань своего владельца, стоявшего на вахте. Молодая собака, видимо, решила, что ее зовут на помощь. А дверь не открывалась. Собака сидела и ждала, пока кто-то не вошел, и она выскользнула на палубу. Тут же волна смыла ее в море. Вечером спросили Собакина, как он полагает, что случилось. Кто-то из пленных смеясь сказал, что по части собак Собакин собаку съел. Переводчик перевел буквально. – Он съел собаку? – возмутились матросы экипажа. – Это пословица, а не на самом деле, – перепугался Янка Берзинь. Он скорей пришел на помощь. – Этого не было... Так только говорится. Стали объясняться. Но уже поздно! Как их теперь вразумишь? – Что же ты, брат, наделал, – толковал Маслов обмолвившемуся товарищу. – Дернуло тебя за язык! – За собаку теперь с ними ввек не разочтешься! – сказал Мартыньш. – Он ест собак? – спросили про Собакина. – Собакин, иди сюда, – приказал Маслов. – Расстегни рубаху, покажи крест. Посмотри, джек, его руку. Вот видишь, какая у него кость. |