Онлайн книга «Жизнь на грешной земле»
— А скажи вот, зазывальщик, много ли золотишка в Сибири? — А вот ты сам подумай, коли, говорю, слух живет, будто сидит там где-то в лесах баба, вся из золота слитая. — Н-но? Это уж брех. Давно б нашли, — промолвил Замора. — Не нашли покуда. Может, тебе повезет. — А что? А если? А-эх! — И Замора швырнул в общую кучу свою шапку. — А от, сказывают, комары там с воробьев наших, а? — спросил Савка Керкун, намереваясь бросить свою шапку. — Эт верно, — серьезно сказал Заворихин, и казаки чуть уняли шум, прислушиваясь. — А мухи там поболе ваших куриц. Снова грохнул хохот. Но Кольцо и тут не улыбнулся. — Слушай, казаки! — поднялся Ермак. — Брех али правда про сибирскую золотую бабу — не знаю. Знаю лишь, что поход в Сибирь — дело тяжкое, опасное, а потому — добровольное. Но кто пойдет со мной, тем сразу говорю — даже за малое ослушание буду без жалости карать донской казнью — камней за пазуху, да в воду Согласны ли? Снова затрясли казаки саблями и пищалями: — Согласны! — В Сиби-ирь! — А как загинем там? — Лучше там, чем в царской петле? — Вина казакам с полдюжины бочек! — прорезался голос Заморы. — Вина-а!! — дружно поддержали его десятки глоток. Заворихин помрачнел. — Придется казачков-то перед дорогой уважить, — усмехнулся Ермак ему в лицо. И обернулся к стоящему рядом попу-расстриге Мелентию: — Ты, поп, пойдешь с нами в Сибирь? — А кто же детей казаков твоих крестить будет? Надо идтить… Солнце клонилось к горизонту. Меж палаток и шатров дымились костры, готовился ужин, толпами ходили пьяненькие казачки, кое-где пели песни. В шатре Ермака теперь только двое — сам хозяин да Иван Кольцо. Он по-прежнему мрачен, сидит боком к столу. Ермак достал из походного шкафчика корчажку с вином, два заморских серебряных кубка. — Поговорить хочу с тобой, Ваня… Что это ты вроде чужим мне стал? Коли в Сибирь со мной не хочешь, так это, говорю, дело добровольное. Кольцо медленно и тяжело встал. — Счас я. — И вышел. Ермак удивленно поглядел ему вслед, стал доставать из шкафчика хлеб, глиняную тарелку с огурцами. Он расставлял на столе посуду, когда распахнулся полог, в шатер вступила Алена, за ней Кольцо. — Вот… — выдохнул Кольцо. Ермак, повернувшись на голос, застыл с ножом и буханкою в руках Глаза его раскрывались все шире и шире… Потом нож и буханка упали на скамейку, оттуда на пол. Ермак тряхнул головой, чтоб сбросить наваждение, закрыл глаза ладонью… Когда ладонь медленно сползла с лица, перед ним стояла все та же Алена… — Ермола-ай! — Она шагнула и распростерлась у его ног, зарыдала. — Алена! Алена! — Ермак упал на одно колено, взял ее за плечи, намереваясь поднять. — Это моя жена, Ермак! — прорезался беспощадный голос Ивана Кольцо. Ермак замер. Медленно стал разгибаться, вставать. Шагнул назад, упал в кресло, закрыл глаза. В грустную мелодию вплетается печальный женский голос:
Во турецкой то было
Злой туретчине.
Там качалась на воде
Тюрьма плавучая.
Там прикован к веслу
Был донской казак,
Он рабом-гребцом
Был не год, не два…
…Рассказывает в песне Алена, как идет она по грязному трюму, останавливается возле Ивана Кольца, сует ему связку ключей и кинжал… …Иван Кольцо с кинжалом в руке выполз кошкой на палубу… …Рубятся Иван Кольцо и полуголый Агаджа в каюте… …Переодетый в турка Иван Кольцо, Алена и Мария наблюдают, как бывшие гребцы бросают трупы турок в воду… Медленно открыл глаза Ермак… Он и Кольцо сидели за столом, перед ними корчажка с вином, огурцы на тарелке да хлеб. — Во-он как было? — хрипло сказал Ермак. Помолчал невесело. Перед ними стояли нетронутые кубки. — Спасибо, что из неволи ее вызволил. — Это она меня от верной смерти спасла… Еще помолчали. — Что же, живите счастливо… — Ермак встал. — А я — в поход… — Стой, Ермак. Негоже нам с тобой так… Иду я с тобой в Сибирь! А с Аленой… Пусть свершится божий суд. Кого с похода дождется она — с тем ей и жить. А коли оба вернемся живыми-здоровыми — ее воля и ее выбор. Так порешим? — Давай так, — сказал Ермак, помедлив. Они встали и обнялись. Анфим Заворихин, стоя на носу восьмивесельного речного струга, произнес: — Вот оно, царство Строгановых! Это город Кергедан. Ермак поглядел вдаль. Из-за крутояра, поросшего соснами, заблестел купол церкви, показались крыши домов и домишек. За первым стругом плыло под парусами еще дюжины полторы больших и малых стругов, наполненных людьми. Радостно-торжественно звучит церковный колокол. Народ высыпает на берег… В роскошно отделанной деревянной зале Строгановы щедро угощали Ермака и его ближайших помощников Вымуштрованные холопы носили и носили разносолы, заморские вина в причудливых бутылках и кувшинах. В раскрытые окна плыл пьяный говор и шум — вокруг бочек с вином пировали казаки, жарили на кострах, разложенных прямо под окнами хоромов, куски мяса. Семен Строганов тычком сидел в просторном кресле, обеими руками опираясь на костыль, говорил Ермаку: — Волей царя-батюшки обживаем мы сей дикий край, сторожим окраину Руси. Тяжкая наша служба. И ратные люди есть, да мало… Все время местные племена — поганые вогуличи да остяки вкупе с татарами городки наши жгут, людей побивают… Особо пелымские князьки разбойничают… А с тех пор, как царь Кучум объявился в Сибири, вовсе житья не стало… Максим Строганов поднялся, захлопнул створки окон. — Спалят же казаки город! Ермак будто и не слышал, спросил у Семена: — Много ль войска у Кучума? — Войска не много, но в данниках у него черных людей тысяч тридцать, не менее, — ответил Строганов. Подошел пьяный Никита Строганов, расплескивая вино из бокала. — А почти все это наши данники были! Старший Строганов костылем вышив у Никиты заморский стеклянный бокал. — Нажрался? Царевы эти данники были… Пшел! Когда Никита убрался, Семен, как лисица, усмехнулся: |