Онлайн книга «Раздвоение чувств»
|
У меня была еще одна страховка на случай, если я совсем буду умирать от голода. Подлинное письмо Ван Гога, которое попало к отцу какими-то заковыристыми путями. Он говорил, что этот документ может обеспечить нам безбедное существование, если он сам в силу каких-то причин не сможет больше зарабатывать своим пером. При его жизни это время, слава Богу, не настало, на его книги всегда был спрос, но теперь… Я еще не узнавала, сколько могу получить за это письмо, если выставлю его на аукцион «Сотбис», например, но уже несколько раз возвращалась к этому мыслями. Помню, я разозлилась на отца за то, что он рассказал об этом письме Джун в один случавшихся с ним приступов откровенности. Я напомнила ему, как он говорил, что это письмо — только наше с ним сокровище, неприкосновенный клад, о котором никто не должен узнать. И сам же раскрыл нашу тайну первой встречной! Он тоже обиделся на меня за последние слова, но я была тогда так зла, что не испытала никакого чувства вины. У меня было ощущение, что отец не просто выболтал наш секрет, но предал меня. Предал все самое хорошее, что было между нами. Теперь я молила о прощении, только отец меня уже не слышал. Оставалось похвалить себя за то, что я вспомнила об этом письме достаточно быстро для того, чтобы Джун не успела наткнуться на него. Если б она первой добралась до этой бумаги, то загнала бы ее в два счета, причем я своей доли не увидела бы. Завещания отец не оставил, и Джун вполне могла присягнуть в суде, что никакого письма в глаза не видела. С нее сталось бы… Честно говоря, я тоже не собиралась с ней делиться, и не считала это преступлением. Я готова была отдать ей половину дома, потому что она жила в нем на законных правах, но претендовать на все, что касалось литературы, Джун не имела права. Она была равнодушна не только ко всему, что написал отец, но и к мировой литературе в целом. С какой стати литература должна была обогатить эту женщину? Мои невеселые и отчасти стяжательские размышления были прерваны типичным для такого заведения вопросом: — Разрешите вас угостить? Я повернула голову — ровно настолько, чтобы краем глаза ухватить черты говорившего. Они оказались ничего, эти черты, довольно тонкие, хотя парень явно был метисом, только непонятно с примесью какой крови. Что-то азиатское было в легкой раскосости черных глаз, смуглости кожи, густоте жестких, коротко остриженных волос. Но лицо у него было узкое, и скулы не выдавались. Говорил он без малейшего акцента, как местный, хотя в нашем городке я его встретила впервые. Впрочем, я ведь редко выбиралась из дому, и знала в основном тех, кто учился в нашей школе или жил по соседству. — Признаться, с меня хватит, — сказала я. — Бутылочка пива — это самое большое, что мой организм способен принять без особого ущерба для себя. Он коротко улыбнулся, не разжимая губ, не полных, но и не слишком тонких, и это мне понравилось. Особенно после того, как Том целый день демонстрировал мне лучший образец американской улыбки. Действительно красивой, ничего не скажешь… — Не смею настаивать, — сказал он. — Я и сам не большой любитель. — Что же вы тут… — А вы? Я согласилась: — Резонно. Я здесь потому, что… Бывает, знаете, когда пойти вроде как и некуда. — Бывает, — откликнулся он. — Тогда просто приходишь в ближайший… — И не самый плохой! — …и не самый плохой бар, где работает старая Бобби, не склонная лезть в душу, берешь традиционную порцию виски с содовой… — Бутылочку пива. — И говоришь девушке, сидящей рядом: «Привет. Меня зовут Дэвид Ховард». — Привет! Я — Эшли… — Я замялась на миг, потом все же добавила: — Халс. Не прореагировав на мое имя, Дэвид кивнул: — Рад познакомиться. Ты живешь здесь поблизости? Я ни разу не встречал тебя в этом баре. — Минуту назад я подумала это о тебе. — Выходит, мы просто не совпадали во времени, — произнес он задумчиво, но потом улыбнулся. — Я родился в этом городке, а ты? — Мы переехали несколько лет назад. Он улыбнулся: — Судя по тому, как ты молодо выглядишь, твое детство тоже прошло здесь. Я мрачно посоветовала: — Даже не заговаривай о моем детстве. — А что с ним такое? — Оно было ужасным. Меня ненавидела вся школа. Отхлебнув виски, Дэвид спокойно спросил: — За то, что ты — дочь Джеффри Халса? — О! — вырвалось у меня. — Так ты знаешь… — Я читал в газетах. Мне очень жаль. — Мне тоже. — Я обвела пальцем горлышко бутылки. — Ты даже не представляешь, до чего мне жаль. На что он так же невозмутимо возразил: — Кажется, представляю. Прошлой осенью я похоронил маму. Мы тоже жили с ней одни. — Извини… Если б мы жили с ним одни! — Ага! Значит, была еще некая неприятная тебе особа! Я не ошибаюсь? Я сказала себе: «Договаривай, раз уж начала!» — и призналась: — Он женился незадолго до… Она и сейчас живет со мной в одном доме. Допив виски, Дэвид поинтересовался: — Что ж вы не продадите этот дом? В таком случае, по-моему, лучше разбежаться. Я вяло отозвалась: — Да, надо бы как-нибудь заняться этим… Он помотал головой и улыбнулся: — Но жутко не хочется! — Ты прав. — Тогда тебе крупно повезло. Я насторожилась: — В каком смысле? — Я как раз занимаюсь недвижимостью. — Ты — риэлтер? Почему-то мне трудно было поверить в это, и Дэвид заметил, с каким сомнением я оглядела его. — По-твоему, риэлтеры выглядят как-то иначе? — Я уже не помню, как выглядел тот, что продал нам этот дом. Может быть, я с ним и не встречалась. Тогда отец все решал сам. — Когда-нибудь тебе все равно пришлось бы учиться решать что-то и самой… Словно услышав, как это прозвучало, он спохватился и шлепнул себя по губам: — Извини. Произносить банальности мы все горазды. Я после смерти матери с неделю даже на кухню не заходил. Но у меня ведь еще есть младший брат, так что пришлось встряхнуться. Я покосилась на него: — Ты же говорил, что вы жили с ней вдвоем… — Я имел в виду: без отца. — Прозвучало так, будто вас было только двое. Я поймала себя на том, что все в этот день кажется мне подозрительным и в любой фразе слышится двойной смысл. Не помню, чтобы это было свойственно мне раньше, наверное, что-то стало меняться во мне. И кажется, не в лучшую сторону… |